По документам прошли сведения о гибели солдата. На самом деле он был в плену.

Из газеты "Знамя труда"(1995.-11 мая)// И. Волков

Разными путями пришли наши ветераны войны к Победе. Одним эти боевые марши и атаки до сих пор отзываются резью засевших в теле осколков. Другим и сейчас трудно понять, как в одно мгновение вспышки огня и стали превратились они в инвалидов. Многим до радости Победы пришлось выдержать нечеловеческие испытания неволи во вражеском плену.

Максим Афанасьевич Сергин начинал свой боевой путь с кавказских рубежей 1942 года. Немец пер, как рассказывает он, к кавказской нефти особенно настойчиво. На защитников гор враг бросил мощный механизированный кулак. Бои принимали жуткий для человеческого представления оборот. На наших солдат, живую линию, волна за волной накатывались все новые и новые броневые армады, поддерживаемые с воздуха бомбардировочной авиацией. Немыслимо как, но наши войска долгое время удерживали продвижение немцев к намеченной ими цели.

Однажды, и это было абсолютно непонятно тысячам наших солдат, половина дивизии, где служил Максим, оказалась полностью окружении, и люди лишились малейшей возможности дать наседавшим немцам отпор. Кончились снаряды и патроны, нечем было перевязать раненых, не стало ни пищи, ни воды. Плен был неизбежен. Довольно часто в литературе военной тематики наш солдат показывается в образе лихого рубаки, для которого победить врага важнее, чем сохранить свою жизнь. Отсюда и крылатые выражения – умрем, но не сдадимся; лучше умереть стоя, чем жить на коленях и т. п. Бесспорно, подобная интерпретация жизненных ситуаций людей служит великим примером героического патриотизма в борьбе с врагами за свободу своего Отечества. Когда речь идет о противостоянии сил и в прошлом, и сейчас, русская натура всегда отличалась горячим бойцовским отчаянием. Ту ситуацию, в которую попал наш земляк Сергин, жизнь рассудила отнюдь не в легендарном тоне. Несколько тысяч наших солдат с болью в душе и отчаянностью обреченных, почувствовали тогда свою беспомощность и решили не растрачивать понапрасну свои жизни, а сохранить их для продолжения борьбы с врагом иными путями, теми, какие подскажет сама жизнь.

         Раненных, голодных, в изодранной одежде согнали немцы наших солдат на севастопольские причалы. Перед погрузкой на пароход устроили пленникам проверку. Тех, кто не мог самостоятельно держаться на ногах, отводили в сторону и тут же расстреливали. Остальными набили пароход, как бочку селедкой, и отправили на Запад. В Константинополе снова «подчистили» колонну военнопленных и поездом отправили в румынские концлагеря. Максим попал под Будапешт.

– Часто меня спрашивали, – рассказывал М. Сергин, – была ли какая-нибудь надежда на освобождение или на что-то лучшее в жизни пленников?

 – Надежда на освобождение жила в каждом из нас постоянно и умирала лишь тогда, как переставал, дышать сам пленник. Помнится, когда нас перевозили из лагеря в лагерь по румынским железным дорогам, некоторые, отчаявшись, пытались бежать с поезда. Срывали половые доски товарных вагонов, в которых нас перевозили, и на ходу выбрасывались на железнодорожное полотно. Что после этого от них оставалось – жутко представить. Надежды на улучшение жизни пленников у нас не было никакой. Мы видели и каждую минуту чувствовали, что нас превратили в рабочую скотину, которой суждено до конца израсходовать свою силу и подохнуть голодной смертью. Из под Будапешта Максима вместе с товарищами перебросили в Вену, где на австрийской земле довелось им тянуть рабскую лямку до апреля 1945 года.

– По тому, как лютовал над нами немец, – вспоминает Максим, – мы понимали, что и его силе приходит конец. Наш лагерь освободили англичане. Трудно передать, что тогда было. До войны про иностранцев, в том числе англичан, нам довелось наслушаться, много. А тут они стали нашими освободителями. Мы их языка не знали, зато многие из их солдат довольно понятно изъяснялись с нами на нашем. Англичане приветливо улыбались, а мы, размазывая по щекам грязь, плакали. Несколько дней нас отмывали и подкармливали, восстанавливая силы. Как нас передали командованию Красной Армии, мы не знаем. Просто однажды от места нашего расположения ушли англичане, и пришли наши. Под новым, родным командованием пришлось выдержать еще одну, только следственную мойку. После серии допросов и подписи кучи бумаг, выдали нам потрепанное стрелковое оружие и двинули колоннами на передовую.

         Наши солдаты, с боями, пришедшие к столице Германии, с сожалением поглядывали на наши серые, одетые кое-как в лохмотья, боевые ряды. Мы не придавали этому значения. В душе каждого из нас бурей кипела жажда отомстить немцам за издевательства над нами. За то, что они нас не считали людьми и, походя, топтали и убивали, как мух. С этой яростью, всем скопом и добили проклятых народом немецких вояк в их собственном убежище.

         Победу мы встретили, как новое рождение обокраденной врагом жизни. По воле врага многие из нас на долгое время были обречены на особое положение. Таких как я, после окончания войны собралось на одной из польских железнодорожных станций для отправки на Родину более ста тысяч человек. Мы представляли, что впереди мирная, но не простая дорога.