...А вот Петюнчик, напротив, не хотел быть летчиком. Великим мучением для него было подняться в воздух. Петр Семенов (которого мы прозвали Петюнчиком) прибыл в полк вместе с экипажами Голубничего и Богданова и переучивался в учебной эскадрилье. В ней он задержался надолго. Его товарищи вылетели на Валдай, сделали по десятку боевых вылетов, когда наконец Семенова сочли переучившимся и отправили на фронт. Но до аэродрома он не долетел: сел на вынужденную на Калининском аэродроме- ему показалось, что вот-вот откажут моторы. Пришлось посылать туда Мелаха с механиком, чтобы перегнать «неисправный» самолет, Предварительно, разумеется, проверили двигатели и ничего не обнаружили. Мелах сел за штурвал и взлетел. С той поры началась для Петюнчика эра провозных полетов. И все зря: боялся он неба.
Случалось, что боевые экипажи улетали на разведку в глубокий тыл врага, а Петюнчик один оставался в землянке. Члены его экипажа чувствовали себя не в своей тарелке, а Петюнчик, напротив, как-то преображался. Он с удовольствием наводил порядок в землянке, подметал веником пол, заготавливал дрова для печки.
Однажды мы подошли к землянке полюбопытствовать, что делает незадачливый разведчик, и услышали негромкий, но довольно приятный тенор. Петюнчик пел арию Ленского. Наши сердца как-то смягчились- ведь не все сосны в лесу корабельные, все-таки на что-то способен человек!
Но однажды Петюнчик разозлил нас не на шутку.
Это случилось на аэродроме Колпачки. Все экипажи эскадрильи вернулись с боевого задания и с разрешения комэска Малютина отдыхали. Кое-кто бродил в соснах, окружавших аэродромные стоянки, надеясь набрать грибов и ягод. Только экипаж Виктора Богданова еще не вернулся с задания.
Готовился к первому боевому полету Семенов. Летчики недалеко углубились в лес и хорошо слышали, как взревела моторами «пешка». Обрадовались: наконец-то Петюнчик пересилил страх и полетел в тыл врага. Каково же было общее удивление, когда, вернувшись из леса, разведчики увидели в землянке Семенова!
Оказывается, в последний момент нервы его сдали. Он пожаловался Малютину на головную боль, и комэск по доброте своей разрешил Петюнчику остаться. В этот момент приземлился Богданов. Едва выслушав его доклад, командир послал опытного разведчика во второй полет вместо «вдруг» заболевшего Семенова. Вот тогда-то и лопнуло терпение наших ребят. Они дружно взялись «промывать мозги» Петюнчику. И вот чем это кончилось.
Полевой аэродром возле деревни Колпачки представлял собой узкую ложбинку, окруженную холмиками, на которых росли высоченные и толстые сосны. Требовалось особое искусство захода на посадку- самолеты проскальзывали сквозь узкий просвет между соснами, снижаясь над огромными пнями. Такого аэродрома-западни мы еще не видели. Сердце замирало, когда «пешки» едва не касались этих пней. И так случилось, что с этого аэродрома Петюнчик начал свою боевую жизнь и, возвращаясь с разведки, плюхнулся на эти проклятые пни.
Моя «двойка» стояла первой в шеренге самолетов-разведчиков как раз у окраины летного поля, где и начиналась просека с огромными пнями. Я отчетливо слышал скрежет и лязг металла и зажмурился в ожидании, что вот-вот взорвутся бензобаки упавшего бомбардировщика. Но взрыва не последовало. Мы бросились спасать экипаж... И в авиации бывают чудеса. Издалека мы увидели Семенова, который стоял на плоскости самолета и преспокойно разговаривал со штурманом. Радист также выкарабкался из кабины и перекрикивался с Петюнчиком.
«Обрезали моторы!» — оправдывал Семенов аварию. Поди разберись, прав он или нет. Самолет был настолько искорежен, что причину едва ли можно было обнаружить. В душе мы проклинали Петюнчика за то, что он задал работу всем технарям. Мы уже собирались перебазироваться в Смоленск, и вот пришлось задержаться. Разбитый самолет приказали разобрать и сдать в авиамастерские на запчасти. Ну и намучились мы- обломки невозможно было протащить сквозь пни. Ни автомашина, ни трактор не могли приблизиться к останкам бомбардировщика. Мы чертыхались, разъединяя сломанные плоскости и снимая моторы.
Вскоре Петюнчик снова пересилил себя, полетел на разведку, выполнил задание и благополучно приземлился. Правда, еще издалека, когда «пешка» рулила с посадочной полосы, мы заметили, что выглядела он странно, вроде бы без одного крыла. Не поверили в такое. А когда Петюнчик выключил моторы, мы бросились к машине и ахнули. И впрямь почти нет крыла! Подбежал Малютин и тоже ахнул. А Петр, чеканя шаг, при близился к комэску, вытянулся по команде «смирно», приложил ладонь к шлемофону и доложил:
- Товарищ капитан! Задание выполнил. Когда переходил линию фронта, был атакован «мессерами». Решил уйти от врага, бросив самолет в глубокое пикирование. Но «мессеры» не отставали почти до самой земли. Когда они отвернули, потянул штурвал на ceбя. И вот случайно задел крылом березку...
Комэск слушал доклад разведчика и все время поводил глазами в сторону отсутствовавшего крыла! За долгие годы службы в авиации комэску не доводилось быть свидетелем такого приключения. Уже за то, что Петюнчик прилетел на одном крыле, ему полагалась благодарность. И комэск обнял Семенова.
При осмотре обрезанного березой крыла мы убедились, что действительно произошло чудо. Элерон на «пешке» состоял из двух частей, и удар березы пришелся как раз в место их соединения. Половина элерона осталась целой. Огромного напряжения силы и воли стоило Петюнчику удержать самолет в горизонтальном положении.
О необычном происшествии с разведчиком было доложено в штаб воздушной армии. Там весьма удивились другому: во время перехода Семеновым линии фронта в небе не было замечено «мессеров». Малютин вызвал летчика к себе, и тот признался, что на радостях, выполнив боевой полет, решил пройти над аэродромом бреющим, как все разведчики, и задел за березу. Комэск готов был растерзать обманщика. Грозил отдать его под трибунал, но от полетов не отстранил.
В это время Голубничий с Дерябичевым улетели на подмосковный аэродром, чтобы перегнать оттуда новые машины. Я рассчитывал, что наша «двойка», уже сделавшая около сорока боевых вылетов, получит передышку. Она была закреплена за Иваном Голубничим. Однако исправных самолетов не хватало, и на «двойке» на разведку полетел... Петюнчик.
Мое сердце сжалось в предчувствии беды. Но Семенов удачно выполнил задание. Правда, при подходе к линии фронта Петр стал ерзать в кресле пилота и ныть: увидел впереди разряды снарядов вражеских зениток. «Ой! Ой! — причитал он.-Сейчас нас собьют!» Но все обошлось, и после этого полета Семенов приободрился. Пока мой основной экипаж где-то пропадал, он «разлетался», совершил более десятка вылетов, и командование стало доверять ему более сложные задания. И мы поверили в Петюнчика.
Он теперь при всех, не стесняясь, распевал арии. Один из наших штурманов был ранен во время боевого полета и носил на голове повязку, похожую на тюрбан. Петюнчик, сняв как-то с его головы этот тюрбан и надев на свою, ловко накинул на себя простыню и запел арию индийского гостя из оперы «Садко». Мы дружно ему аплодировали.
Но вскоре в экипаже Семенова случился очередной казус. Его штурман высокий краснощекий украинец Грицай чистил пистолет. Вынул обойму, взвел курок, ради предосторожности направил пистолет в сторону- всякое бывает, и палка раз в году стреляет, нажал на курок, и вдруг раздался выстрел.
Хорошо, что Грицай повернул ствол пистолета в сторону стенки. Но пуля, отскочив рикошетом, попала ему в ногу и раздробила большой палец. Семенов находился здесь же. Он соскочил с нар, рассмотрел раненый палец, побежал к механикам за плоскогубцами и сам извлек пулю.
Летчик расстроился. Теперь, когда он «разлетался», ему не хотелось, чтобы о его экипаже снова подумали как о симулянтах. «Как расценит начальство этот случай? Подумают- «самострел», — бубнил он. И летчики дружно пошли к военному лекарю, рассказали правду, но просили скрыть ее от начальства. Грицая положили в санчасть по другой причине. У него на лбу уже давно нарывал чирий.
Семенов продолжал летать на разведку. Я тоже поверил в него. Закрывая за ним люк перед полетом, я больше не волновался за его возвращение. И вот, когда все стали забывать, с каким трудом Петюнчик начинал фронтовую жизнь, Семенов не вернулся. Он улетел на моей «двойке» с разрисованным фюзеляжем. Последняя его радиограмма гласила: «Перешел линию фронта. Матчасть работает исправно». И все... Снова стало больно, как всегда, когда эскадрилья несла потери...