Боевой путь

ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ

Из записной книжки - выборочно.

    Записная книжка, в связи с переменами места  жительства, переводами по работе, утеряна  вместе с ненужными бумагами, письмами.

Медведев Павел Афанасьевич, родился 8 января 1924 года, в с. Коргон, Чарышского района, Алтайского края. Рос в неполной семье, отец погиб на лесозаготовках. Образование 6 классов.

Призван на военную службу в ноябре 1942 года, присягу принял 15 декабря1942 года в 30 отдельной лыжной бригаде. Воевал на Брянском, Западном, 3-ем Белорусском фронтах. Имеет 3 ранения. Награжден орденом «Отечественной войны», медалями «За взятие Кенигсберга», «За Победу над Германией». Демобилизовался 25 сентября 1945 года.

После войны женился на Кукушкиной Татьяне Илларионовне, прожил в браке 58 лет, воспитал 5 детей, имеет 10 внуков и 16 правнуков. Скончался  24 января 2005 года.

Пятнадцать месяцев минуло, как шла Великая Отечественная война нашего советского народа с гитлеровской Германией. В нашем селе Владимировка  Усть-Канского района, да и, наверное, во всех селах и городах Союза СССР поубавилось здоровых мужчин, годных к строевой службе. В колхозе работают в основном женщины и старики, да мы - подрастающее поколение с 14 до 18 лет. Из ушедших защищать нашу родину бывших колхозников у нас в село уже получены 2 похоронки: на Боровикова К. и Чапова Г. М. (моего бывшего наставника счетоводческому делу в колхозе, ушедшего по призыву одним из первых).

Август в этом году на Алтае стоит благополучный для сельскохозяйственных работ. Тепло и сухо вот уже 16 дней. Работы в колхозе им. Кирова, да и  в других хозяйствах района по заготовке сена, уборке урожая подходят к завершению, но еще впереди сдача хлеба и картофеля государству, очистка семян, подготовка помещений к зимовке животных, и других дел в колхозе – не переделаешь.

Сегодня, часов в 11 утра, из Райвоенкомата приехал в сельский Совет нарочный с очередным призывом в армию ребят с 1924 года. У нас таких осталось трое, в том числе и я. Меня до Райвоенкомата провожали уже два раза. Еще в декабре 1941 года по набору в летную школу, но я не прошел комиссию по слабому зрению (близорукость – 5). Второй раз  в апреле 1942 года тоже меня признали не годным к строевой службе. А сегодня призывают и нас -  нестроевиков.

Проводы нас, будущих солдат-защитников Родины, проходили вечером 24 августа  1942 года. Вечер был теплый, восточный ветерок с реки Чарыш чуть колышет колхозный красный флаг, который установлен на подводе, везшей новобранцев в район.  Провожая в армию своих молодых колхозников, отцы и матери, братья и сестры, подруги и товарищи желают будущим воинам счастливого пути, победы над Гитлером, скорого возвращения домой в колхоз.  Проводы прошли быстро, без лишних слез, которых уже, наверное, не стало от частых провожаний в эту годину своих мужей, а теперь и сыновей.

Да и долго провожать времени нет – идет обмолот хлебов, сдача государству. Нас троих из колхоза везла Анна Медведева – молодая еще девчушка-колхозница. Погонщица подгоняла лошадей с тем, чтобы еще засветло прибыть в Военкомат, а это необходимо проехать 41 километр пути по нашим «проселкам», каменисто-ухабистым дорогам.

По дороге до района было много разговоров: Куда направят? Где будем служить? Скоро ли попадем на фронт?  Я, как нестроевой, думал, что направят куда-нибудь в строительный род войск или на военный завод, но решил упросить Райвоенкомат отправить меня на фронт, это мое желание. Так посоветовал мне вернувшийся в краткосрочный отпуск наш сельчанин-солдат Зырянов Ф. И. Он приехал в село вчера вечером и сегодня пришел на наши проводы.

В Районный Военкомат мы прибыли к назначенному сроку. На следующее утро нам приказано было собраться остриженными и пораньше. На ночь мы уехали в заезжий дом. Утром 25 августа с восьми часов проходили врачебную комиссию. Я до прохождения комиссии написал рапорт на имя военкома тов. Соколова с просьбой направить меня в ряды действующей армии, а не в ряды не годных к несению строевой службы где-то в тылу. Передал военкому, он прочитал, только улыбнулся и отослал меня ждать своего назначения.

Наша группа ребят проходила комиссию с 11 часов утра. Наш сельский Совет, это 3 села: с. Владимировка – я, Носков Н. А. и Овчинников Н. Д; с. Чечулиха – 1 призывник и из с. Ключи - двое. После комиссии были сформированы команды, которые ехали по назначению райвоенкомата в разные части. Меня назначили старшим группой из 3-х человек, в которую включили одного призывника из с. Белый Ануй - Попова Ив. П. и одного из с. Яконур – Аларушкина Владимира. Остальных наших ребят направляли в города Бийск, Барнаул, а нам  нужно было в течение пяти дней добраться до Омска. Получив наши бумаги- направления в пакете, продаттестат на пять дней, мы втроем вечером этого же дня рванули в путешествие. Я, как и мои спутники, дальше нашего  районного села Усть-Кан  никогда нигде не бывал, тем более из г. Бийска надо было ехать поездом. Это и меня и, тем более, моих друзей, из которых один коренной  житель гор – алтаец Владимир Аларушкин,  а второй совершенно неграмотный (мог по складам кое-как прочитать плакат или вывеску и написать свою фамилию) Попов, беспокоило. Призадумались мы и приуныли, но приказ есть приказ, выполнять необходимо, да и мы молодые, решили: «доедем без няньки».

До города Бийска поехали на двух подводах. Меня и Ивана Попова (Белоануйского) везла наша юная  колхозница Аннушка, а Аларушкина В. повез старик-алтаец из его села. Он хорошо знал кратчайший путь до Бийска, через горы. Хорошая сухая погода способствовала нашему продвижению в Бийск, куда мы приехали вечером 28 августа. Через понтонный мост нас вечером не пропустили – дул очень большой ветер, пришлось ночь провести на нашей стороне реки Бия. В то время стационарного моста через Бию не было, мост на лето устанавливали на понтонах (больших лодках), во время ветра мост сильно раскачивало, проезжать по нему было невозможно. Бывали случаи, что во время ветра его разрывало. Поэтому на станцию Бийск мы добрались только утром 29 августа. Трое суток нашего пятисуточного, предписанного нам, времени мы использовали до ст. Бийск. Осталось двое суток.

На вокзале нам необходимо было, по выписанному нам «литерному направлению» получить проездные билеты  до г. Омска. По счастливой случайности мы встретили бывшего моего одноклассника из с. Талица - Гилева Ивана, уже в военной форме. Поздоровавшись, я его расспросил как, да что о нашем дальнейшем проезде. Он показал мне, куда нужно обратиться по поводу получения билетов. В кассу военнообязанных была порядочная очередь, и я тоже пристроился. Все волнуются, спешат, шум, гам. Нам это все впервые, не по себе. Да еще узнали, что поезд на Новосибирск вот-вот будет отправлен. Когда подошла моя очередь предъявить свой литер на приобретение билетов на 3-х  салаг до г. Омска, с меня затребовали талон о прохождении обработки где-то в бане. Тут со мной что-то случилось. Я очень стеснительный по натуре, врать никогда и никому не был приучен, а тут чужой какой-то женщине, не то фельдшеру, не то медсестре, сидевшей с кассиром в билетной кассе, просто соврал, что мы были в бане, билет у кого-то из моей команды. Они как- то  подозрительно посмотрели на мою смущенную  морду, ну, наверное, поняли, что я заврался, махнули на меня рукой и выписали мне на троих белый билет. Мы помчались искать свой 7-ой номер вагона. В пассажирском вагоне № 7, где нам были предписаны места, все места были заняты и не по одному, а по двое, трое пассажиров. Все было потому, что поезд из Бийска до Новосибирска через Барнаул ходил один раз в двое суток. Походя по вагону, нам пришлось устраиваться на верхних багажных полках, узких для лежания, на них и сидеть там невозможно - низко потолки. Вагон раскачивало, приходилось держаться за трубы, проходившие вдоль вагона подле потолка. Но что сделаешь? Ехать нам необходимо, приходилось терпеть неудобства. Конечно до Новосибирска путь не так и дальний, ехали мы двое суток. Днем мы торчали возле окон. Нам было все в новинку: и равнина, и редкие березовые леса (не так как у нас в горах). Очень много проезжающих в ту и в другую сторону людей на остановках возле станций, бурная торговля  всякой всячиной. Очень просторные, не виданные ранее нами, посевы пшеницы, овса, подсолнуха и сахарной свеклы. Везде шла уборочная работа. Все это очень и очень нас интересовало, поэтому мы и торчали возле окон, как дикари, мешая другим пассажирам в проходе.

Первого сентября, ночью, мы прибыли в г. Новосибирск. Здесь нам необходимо было закомпостировать наш проездной билет на поезд, идущий на Омск. Ночью нам никто ничего не сделал, просто не было отправлений на Омск. Утром я пошел к военному коменданту станции узнать как нам добраться до части, в каковой мы уже должны были быть 31 августа, а сегодня -  2-ое сентября. Комендант кому-то позвонил, потом сказал мне, что поездов на Омск ни сегодня, ни завтра не будет – ждите. Продукты у нас уже вышли, мы из дома брали только на 5 дней. У меня был продаттестат, но что с ним делать я не знал. Потолкавшись по вокзалу, осмотрелись как следует, потому что ночью мы сразу ушли в помещение для военнослужащих и всего вокзала не видели. Сходили все трое посмотреть на город, но в город пойти побоялись – вдруг будут вагоны на Омск. Часов в 10 я поговорил с одним военным с одним кубиком в петлицах (наверное, артиллеристом, потому что петлицы у него были черными). Спросил его где дают по аттестату продукты таким, как мы, растяпам. Он посмотрел мой проездной билет, продаттестат и сказал, что нам надо получить продукты уже за 4 дня. Рассказал где найти продсклад, где столовая для военнослужащих. Все это было рядом на станции подле вокзала.

Оставив на вокзале с нашими пожитками Попова Ивана, мы с Володей Аларушкиным пошли искать склад, чтобы получить продукты. Попову никуда не велели отлучаться. В продскладе нам дали хлеб, сахар, селедки сухим пайком на три дня и на один день талоны в столовую. Ну, теперь нам казалось, что можно ехать еще хоть пять суток. Придя на вокзал мы, к своему изумлению, не нашли нашего товарища на месте. Ни его самого, ни наших шмуток. Находящиеся в зале «соседи» сказали нам, что он ушел почти вслед за нами, забрав все вещи. Мы пустились его искать. Обошли все закоулки вокзала и прилегающих к нему строений, нигде не обнаружив нашего Попова. Пробегав часа три, мы вернулись обратно на вокзал. Только собрались пойти в столовую, чтоб пообедать и поужинать заодно, глядь, нашего дружка Попова приводят с собой матросы, возвращающиеся в свою часть из командировки. Они шли по городу и нашли нашего Ваню уже достаточно далеко от вокзала в городе, плачущего. Он сказал им, что пошел искать нас и заблудился. Выяснив, что он ушел с вокзала, они его и привели на вокзал. Поблагодарив матросов, а, заодно поругав незадачливого своего товарища, все  вместе пошли в столовую. Подкрепившись по талонам  за весь день, пришли на вокзал. И здесь объявили, что желающие военнослужащие, военнообязанные могут уехать до г. Омска вечером в простых двух теплушках, которые, по распоряжению коменданта, прицепляются к проходящему товарному (груженному углем) поезду. Нам выбирать не с руки. Забрали вещички и в товарняк. В вагоны с военнослужащими и военнообязанными поналезло, как селедок, полно гражданок и стариков. Ехали очень медленно. В теплушке ночью холодно, она вся в щелях - старая, разбитая, и сидеть негде. На остановках часть пассажиров слезли, стало просторно. А к городу Омску нас в вагоне осталось не более 15-18 человек.

В Омск приехали рано утром 4 сентября, просрочив таким образом 4 дня. Тут же, на вокзале, купили по лепешке на брата, пошли в город, на ходу их уничтожая. Нам нужно было к военному коменданту города, к которому было направление у меня в кармане. Он должен был нас направить в предписанную нам часть. Долго мы петляли по городу, где пешком, где на трамвае, расспрашивая у встречных военных место расположения горвоенкоменданта. Только к 2-м часам дня прибыли в комендатуру. Комендант города, заслушав мои оправдания об опоздании, немного пожурил меня, но, зная положение с дорогами, взысканий никаких не назначил, да и не мог пока - мы полугражданские.

Забрав наши документы, выписал нам направление в часть, которая находилась в 12 километрах от города Омска, в Черемушках. Вызвав начпрода - старшину, распорядился выдать нам на сутки сухой паек, который мы получили тут же в нижнем этаже комендатуры. После мы, не медля ни минуты, отправились по указанному нам маршруту в часть.

За город проехали на трамвае до остановки «Южная кольцевая». 12 километров мы пролетели, наверное, за 2 часа и прибыли в «Черемушки» часов около пяти.

«Черемушки» в моем представлении – это место, где много кустов черемухи. А на самом деле – лагерь части на равнине в редком березняке, обнесенный  в две проволочки (где колючая, где просто гладкая) только, наверное, для символики, а черемуховых кустов здесь и в помине не бывало.

Пока мы шли эти 12 километров, прошли 4 контрольных пункта. Это уже нам дало понять, что ни сюда, ни отсюда без разрешения не погуляешь. В шесть часов, отметившись в штабе о прибытии, сдав наше направление, разместились в карантинной землянке № 3. Землянок этих было не менее шести. Землянки очень большие, человек на сто. В этой же землянке нас было 90 человек, проходили недельный карантин. Ребята набраны из разных мест, много ребят из детинтернатов, много «шпаны» из городских. В карантинах призывники находились пока в гражданском платье, со своими сидорками.  Те, что были призваны не из дальних деревень, с собой привезли достаточно провизии. Ну и в ночное время случались кражи этих продуктов со стороны разбитных «шпаны-шарамыжников», которые только и ждали момента, чтобы у спящих утянуть или его вещмешок из подголовья, или залезть в карман – вытянуть деньги. Я тоже, на 7-ой день пребывания в карантине, был обворован. У меня были 200 рублей, которые я брал  с собой на дорогу, но не потратил их в пути (было жалко тратить попусту, да и что покупать). Кто-то утянул их из пиджака, лежащего у меня в головах – портмоне.

Спикали мои 200 рублей, но более обидно было то, что пропал и комсомольский билет. Утром доложил дежурному о пропаже комсомольского билета. Обыскали всю землянку - билета не обнаружили. Ну деньги может кто-то думает еще использовать, а билет-то кому нужен. Наверное, выбросили куда-нибудь вместе с бумажником.

Только на 9-ый день по прибытии в часть нас выгнали из карантина, повели в баню. Баня в большой двойной палатке. Помывшись, получив армейское обмундирование, мы были распределены по частям. В «Черемушках» находился запасной учебный полк по подготовке молодых солдат. Я и Володя Аларушкин попали вместе в учебный батальон в один первый взвод и одно отделение. А Попова Ивана Петровича зачислили в другую часть, которую дней через пять куда-то отправили. В учебном батальоне нам тоже недолго быть пришлось, то есть до 21 сентября. 21 сентября прибыла комиссия по набору в лыжники, в лыжную бригаду, формирующуюся в Омской области. Мы с Аларушкиным опять же были зачислены в лыжники и вечером этого же дня были в г. Омске на станции в вагоне, направляющемся в г. Калачинск, где формировалась эта 30-ая отдельная лыжная бригада.

Прибыв на ст. Калачинск, мы прибыли пешим ходом уже в строю и под командой в расположение бригады. При распределении я попал в первую роту, третий взвод автоматчиков-лыжников, первое отделение. Володя Аларушкин попал во второй взвод этой же роты -  взвод стрелков-лыжников.

Прежде всего- устройство своих жилых помещений.

Помещения, в которых нам пришлось разместиться, были хорошими кирпичными трехэтажными казармами. Но, когда мы прибыли, там было много мусора, ободранные стены, грязные полы. В помещениях были построены двухъярусные спальные стеллажи. До нас  здесь размещалась воинская часть, которая была переброшена на фронт, но, наверное, они уехали столь быстро, что за собой не успели сделать соответствующей приборки. Поэтому нам, первым прибывшим, пришлось производить уборку: побелку стен, покраску стеллажей, тумбочек и т.д. Примерно с неделю занимались приборкой и строительными работами, пока часть доукомплектовывалась новыми молодыми людьми, техникой  и снаряжением. Разгружали на вокзале вагоны с поступающим оборудованием и перевозили его в распоряжение. Сентябрь уже начался, часто шли дожди, по городу до станции  грязь.

Доукомплектовавшись, начали проходить курс молодого бойца – уставы, правила, строевые занятия, изучение боевого оружия.

Учиться вначале было очень трудно, дисциплина очень хромала. Мы, сельские, дома к ней были приучены, а вот городским ребятам привыкать к ней было очень трудно.

Поначалу не хватало еды, хотя по норме, кажется, должно было хватать. Дома ели больше картошку, а в армии и хлеб, и приварок на третье (компоты или чай с сахаром). Очень уставали - целый день ходьба, ходьба.... Постепенно ко всему привыкли.  В октябре получили лыжи. Мне достались очень хорошие - длинные, узкие кони. Но снега еще нет и будет не скоро, поэтому пришлось каждой роте рыть неглубокие километровые круглые траншеи, набивать их соломой и по соломе стали учиться бегать (падать) на лыжах. Если ведренный, хороший день, лыжи по соломе еще скользят, а если дождь, то нужна сила. Поэтому эти занятия для нас стали не очень из приятных.

 У меня учеба проходила неплохо. Дома зимами  мы все-таки ходили на лыжах, хоть и не таких, но все-таки навыки были. Стрельба тоже проходила неплохо, да и другие виды учебы усваивались – взысканий за четыре месяца учебы не имел.

Из дома получал письма нормально и писал домой еженедельно.

Когда выпал снег, начались длинные лыжные переходы, стрельбы, ночные вылазки по тревоге. В отдельные дни - караульная служба, как и положено. Теперь занятия стали проходить легче, без особых утомлений, т.к. уже привыкли все.

7 января 1943 года. Два часа ночи. Тревога. Построились в полной боевой, как обычно к ночным занятиям, объявили: «составить личное оружие в пирамиды, идти на вокзал на погрузку материальной части бригады в вагоны». Скорым шагом на вокзал. Погрузка прошла благополучно, остаток ночи и утро ушло на погрузку, узнали вагоны, в которых мы должны ехать на фронт. Потом вернулись в расположение и сразу в столовую. Днем я заболел - заворот кишок. Что такого съел?  Ровно ничего, возможно, что-то поднял тяжелое. В санчасти велели идти в часть и лечь - необходим покой. Хотели отослать в госпиталь, но я отказался, сказал, что пройдет, у меня так уже раньше случалось и проходило.

Весь день сборы, да разговоры о поездке на фронт. Занятий сегодня нет, идет подборка в помещениях, ведь после нас здесь будут учиться другие ребята.

Рано утром 15 января построение и на вокзал. У меня еще очень что-то болит в животе. Но я в строю. При помощи ребят из отделения дошел до станции, погрузились, заняв,  кто где успел, место в вагонах- теплушках.

Теплушка на взвод. К обеду тронулись в путь, сразу несколько эшелонов. Наша бригада, следом соседняя 31-ая. Болезнь моя длилась еще два дня, которые я, говоря откровенно, спал беспробудно. Поправился где- то подле Челябинска.

Шла война. Зима холодная, часто метут метели, воет в трубе вагонной печки вьюга ночами, но мы, хоть и медленно, продвигаемся и продвигаемся по маршруту к намеченной цели. По пути опять же я нахожусь больше или у открытого люка (окна),  или полуоткрытой двери. Остановки на станциях частые и стоим долго. Пути несвободные, ходим на «заготовку» дров и угля для печек с платформ, погруженных эти добром. Если нет ничего поблизости, то приходится, другой раз, и стянуть с другого эшелона - топить то надо. Бывает, что воруют и у жителей из полениц… Настроение у ребят, будущих бойцов, приподнятое, все готовы в бой хоть сегодня, думают, что с появлением их на передовых гитлеровцы разбегутся кто куда.

Свободного времени предостаточно. Правда, ежедневно часа два занимались изучением наших новинок (мин, гранат) и  знакомились с немецкими. Ходили в лыжные прогулки, когда эшелоны долго стояли. После походов чистили личное оружие, которое и без того всегда было чистое и смазанное. Читали вслух газеты, слушали политрука роты. Наше продвижение длилось до половины февраля. Москву проехали ночью. Остановки не было. Не доезжая до г. Ефремов мы, днем 12-го февраля, впервые увидели немецкий самолет-разведчик «Раму», как нам объяснили  уже бывавшие  на фронте ребята. Самолет летал на очень большой высоте и, после обстрела его из крупнокалиберных зенитных пулеметов, быстро улетел на запад.

Ночью 13 февраля 1943 года сгрузились на станции Ефремов. На фронт до передовых шли пешком, неся на себе минометы, пулеметы, боеприпасы, противотанковые ружья и мины в ящиках, пристроив их на лыжи. Идем пешком, потому что дальше железнодорожные пути контролируются немецкими самолетами.

Пути  обстреливаются и бомбятся днем и даже ночью, особенно станции. Город Ефремов очень пострадал от бомбежек немецких самолетов. До передовых не так далеко, но мы идем очень медленно и только в ночное время. Идем тремя колоннами параллельно, без дорог, по глубокому снегу. Днюем в лесах. Леса здесь – большие сосны, березы, попадаются и дубняки.

Снега, морозы, тяжелое снаряжение очень мешают и затрудняют быстрому продвижению частей. Достается нашей артиллерии, хоть и поставили пушки на лыжи. Лошади в глубоком снегу не орудуют, артиллеристам приходится свои «сорокопятки» почти весь путь «толкать» руками. По пути всё больше и больше попадаются сожженные села, стоят одни лишь печи с высоко поднятыми в небо трубами. Особенно пострадали села подле лесов. Эти села немцы сожгли, мстя мирному населению за связи с партизанами, действующими отрядами против захватчиков. В сохранившихся селах, освобожденных из-под оккупации, люди нас встречают с приветом, с радостью делятся всем, что есть из продуктов. В последние дни мы уже питаемся только от населения. Наши обозы с кухней где-то отстали или попали под бомбежку. Поэтому приходится обращаться к населению. Но люди и сами несут съестного бойцам.

21 февраля, вечером по березовым колкам  к городу Ельня. Город сильно разрушен, особенно в районе железнодорожной станции, да и в средине города много домов - одни стены. На отдых разместились среди развалин домов, в подвальных помещениях и в пустых, неразрушенных домах, где нет ни окон, ни дверей. Устроились на краткосрочный отдых кто где мог. Часа через три, как мы разместились на отдых, над городом появились немецкие самолеты. Они сделали налет на станцию, а виражи- развороты производили над городом, завывая сиренами (за душу хватающие звуки) и одновременно стреляя из пулеметов по городу. В первый раз услышав эти завывания, мы, почти все, разбежались кто куда как овцы. Когда самолеты, сбросив бомбы где-то подле вокзала, улетели, мы, собравшись, долго смеялись над собственной растерянностью. Ведь самолеты нас уже не раз обстреливали в походе. Там мы только рассыпались, залезали в снег (спиной подальше к земле) и даже стреляли из ручных пулеметов, винтовок по самолетам. А здесь, в ночном городе, нас распугали эти сирены. Конечно после этого было стыдновато глядеть друг другу в лицо, не хотелось  быть «зайцем», но что ж, будет наукой нам. Ведь мы находились хоть и в плохих, но убежищах и пули самолетов не могли нам сделать особого вреда, а вот же, разбежались…

25 февраля ночью вступили в предместья с юга города Севск. В городе идет бой  части наших батальонов с немецкими помощниками- румынами и полицаями из бывших наших. Мы прошли город южнее, вступили в предфронтовую полосу и медленно движемся с наступающими частями нашего Западного фронта.

29 февраля вечером прошли село Средняя Буда, сегодня сделан большой переход. Небольшое село Дружба – последний дневной отдых и передовые позиции. Мы сменяем какую-то часть, тоже лыжники и много кавалерии. Нам тоже передали один эскадрон кавалерии для разведки и охватов.

На рассвете 1 марта уже передовой порядок, впереди должно быть какое-то село. Наш взвод идет передовым, развернутым порядком, с разносторонними дозорами и охранением. Мы уже без лыж. Вчера, в с. Дружба, их сложили в штабель в лесу. Здесь они нам уже не помощники. Снег хоть и большой, но днем он уже плохо скользит – липкий, подтаивает.

За лентой соснового бора наткнулись на разведчиков соседней части, действующей правее нашего маршрута, которые сообщили нам, что впереди, в километрах 4-х сожженная деревня (где мы предполагали остановиться  на дневку) занята немцами. Наши командиры решили расположение противника брать сходу. Остановившись на несколько минут, надели белые маскхалаты, получили боевые задания. Нашему взводу предстоит пройти левее (южнее) деревни, зайти в тыл, охватить дорогу и наступать с западной стороны по условной ракете.

По опушке соснового леса, все мокрые от ходьбы по разъезжающему снегу (несколько раз помянули, что рано бросили своих березовых лошадок) продвигались на запад вперед, вперед. Обход мадьяр занял много времени, уже погасли последние звезды на небе, под ногами стало ясно видно – снег, ветки, сухие травинки, не поддавшиеся снегу.

Когда вышли на дорогу, услышали начавшуюся перестрелку. Условной ракеты мы не увидели, наверное, просмотрели. Рванули что есть сил на восток, не теряя дорогу из вида. Впереди уже настоящий бой, рвутся мины, стучат немецкие пулеметы, да и наши доносятся. Когда стало  ясно, что противники совсем недалеко от нас, более рассыпались. Уже совсем рассветало. Лес кончился. Впереди несколько печных труб, какой-то сарай и несколько дымков из-под земли- землянки. Бой идет за сараем и печами с высокими трубами. Рассыпавшись в редкую цепь по обе стороны большака (дороги), перебежками в 20-30 метров, устремляемся вперед. Мадьяры с тыла нас не ожидали, потому что по нам до сих пор не было сделано ни одного выстрела. В метрах 100 от землянок мы бросились бегом с боем автоматов вперед и, как на учениях, с криками  «Ура». Наконец по нам стали стрелять из винтовок и автомата, но мы были уже в их траншеях и ходах сообщения. Наши ребята, наступающие в лоб и с флангов, тоже последовали нашему примеру и мадьяры-румыны, побросав оружие, подняли руки – сдались в плен. Нам показалось, что всё это так быстро кончилось, хотя, на самом деле, давно уже был день. Радости у нас было до придела. Первый наш бой и такой успех, удача. Гарнизон румын был – два взвода.

Сдалось около 40 человек. Их потери – около десятка солдат, а наши и того меньше – убит командир второй роты ст. лейтенант и два бойца из стрелкового взвода. Подорвались на минах  и ранен пулей один боец (в  чашечку ноги  касательно, на которую он даже приступает, говорит, что дня через 2 вернется из санбата и догонит нас).

В деревушке было немного домов, но они сожжены. Осталось 2 небольшие избы да сарай, склад. Мадьяры выкопали большие землянки, наверное, 4 или 5, жили в них, засыпанные снегом, они издали совершенно незаметны. Пленные вылезли из своих траншей с поднятыми руками, некоторые ранены (перевязаны). Мы впервые видим гитлеровских вояк так близко, да еще побежденных нами самими. На них зеленоватые шинели, теплые кепи с большущими козырьками. Почти у всех шарфы на шее. На ногах полусапожки - валенок нет. Гитлеровские союзники, заискивая перед нами, бормочут: «Гитлер капут», задаривают бойцов часами, складными ножами, зажигалками.  Всех пленных собрали и увели в тыл. Наши ребята обошли их расположения, собрали оружие, боеприпасы, снесли к сараю. Из сарая забрали находящиеся в нем запасы продовольствия. Это наши первые трофеи, которые тут же были распределены по едокам в ротах, взводах, отделениях. Закончив с отправкой румын и нашего раненого, мы своей ротой двинулись дальше по дороге (большаку) к следующему населенному пункту. Пройдя от бывшего гарнизона километров 7, засели в лес - остановились на отдых и выяснение дальнейшего расположения противника. Мы же, солдаты, воспользовались привалом, стали уплетать трофейные продукты, набивая наши голодные желудки. Голодные, потому что в последнее время мы потеряли наши интендантские части и походные кухни. Питались больше от населения, а где возьмет разграбленное немцами и полицаями население столько продуктов, чтобы накормить нас – бригаду,  да еще и другие соединения.

Немецкие части в здешних местах не имели еще сплошной оборонной линии. Оборонялись гарнизонами, стоящими в городах и селах.  Поэтому нам пока приходилось выискивать своего противника, изучать его боевую мощь, тогда уж освобождать этот город или село, громя гарнизоны. В лесу нам было слышно, что не так далеко, правее нас, шел бой. Были слышны разрывы немецких мин, стрельба наших сорокопяток, дробь пулеметов и автоматов. Это наши соседние батальоны нашей бригады наступали в своем направлении. А мы пока временно блаженствуем, зарывшись в снег. Лес - в основном березы, кое-где есть сосны, дубы. Кустарник - орешник и еще какой-то, мне неизвестный. Наши разведчики - кавалеристы двумя командами проехали вперед. До их возвращенья будем сидеть в этом лесу.

После обеда над лесом появился немецкий самолёт, опять это «Рама»- разведчик. Пролетев круга три над лесом, улетел, наверное, заметил наше расположение, хоть ровно никто не демаскировался, сидели  в снегу, наблюдая за ним. Еще не заглох его подвывающий вибрирующий звук двигателя, а на наше расположение налетели два легких бомбардировщика. Они  стали обстреливать лес из пулеметов и сбрасывать небольшие бомбы. За ними появилась еще пара. И начали они нас «крестить», небо стало казаться  «с овчинку». Бомбардировщики заходили на лес снова и снова. Пара улетает, вторая прилетает,  над нами их всегда по четыре. Мы лежим в снегу, стреляем по ним из винтовок и ручных пулеметов. Автоматы наши тут не помощники. Бомбежка продолжалась, наверное, больше часа. Наконец стало тихо - улетели. Но минут через 20 снова налетела четверка. Бомбы рвутся, сваливая сосны и березы, но больше разрывов по краю леса. Наши пулеметы опять встречают их очередями и изредка гукают винтовки. Вдруг, не долетая до леса, из очередного захода, один самолет «лютнулся» от леса, немного отлетел, накренившись, загибая на поляну и, кувыркнувшись, клюнул в землю. Раздался взрыв. Пламя и дым взметнулись выше леса. Далеко разлетелись его части. Не взирая на опасность от других, еще летающих, самолетов - стервятников, многие ребята, не обращая внимания на запрещающие окрики командиров, побежали к упавшему самолету.

Но три других самолета немедленно скрылись за лесом. Впоследствии  мы узнали, что самолет был сбит из ручного пулемета пулеметчиков второй роты Смирновым.

Немецкие бомбардировщики нам нанесли непоправимый урон. Было много убитых, но ещё больше раненых осколками и придавленных падающими деревьями и сучьями. Были убиты более 10 лошадей в ков. эскадроне. До вечера было много работы: отправить раненых в санбат, проводить в последний путь наших товарищей. К трупам я ещё не могу привыкнуть, не могу смотреть на погибших друзей, будто я в чем то виноват (что они погибли, а я остался в живых). Из нашего взвода погиб казах Джугамбаев Миша. Мы с ним немного были в приятельских отношениях. Да… Бомбежка, бомбежка, и это уже который  раз. А наших самолетов ещё мало.

Вечером этого же дня мы, после «отдыха», бомбежки и  проводов наших ребят, пошли опять вперед на очередное село, очередной гарнизон немцев. Большое село, так же у леса, сильно укрепленное большим гарнизоном, теперь уже не румын, а самих немцев. Но, благодаря нашего превосходства в силах и хорошо организованного подхода, село обошли с трёх сторон, пошли в наступленье, беспрерывно стреляя из автоматов, пулеметов. Немцы не выдержали – отступили из села, потеряв немало своих солдат. Но отступили они организованно, поэтому мы, без выяснения обстоятельств дальше не пошли, но и в селе не остались. Прошли километра два- три и снова остановились в лесу.

Так сложилась наша повседневная, ежечасная фронтовая жизнь.  Жизнь людей, сознающих, что они, изгоняя и уничтожая захватчиков, освобождая своих людей из неволи, после войны снова будут жить хорошо и будут строить счастье для себя и для своих свободных людей.

Шел март, ночами еще холодновато, но днем, в ведренные солнечные дни, тепло, подтаивает снег подле корней деревьев в лесу, чернеют дороги. В валенках стало ногам плохо – днем намокнут, ночью замерзнут, а просушить негде, да и некогда.

8-е марта. Вчера вечером мы вдвоем были направлены на разведку - выяснить, не занята ли немцами деревушка, находящаяся километрах в 3-х правее нашего расположения. Деревушка, скорее хутор, из 7 – ми дворов, была видна из нашего расположения, но в ней за день не было замечено никакого движения. С Буйловым  С. мы отправились в эту деревушку. Она растянулась ровной строчкой в один ряд по левую сторону бегущей дороги. Дорогу можно было проследить дальше деревушки на километр, а дальше был сосновый  лес, дорога не просматривалась.

До немецких землянок, метрах в 300-х до деревушки, мы добрались по оврагу, полузанесенному  снегом, шли по пояс в снегу. Из землянок немцы смотались еще утром вчерашнего дня. Когда мы вышли к землянкам, увидели  подводу (лошадь в санях), отъезжающую от последнего от нас дома деревушки. А кто сидел в санях, мы разглядеть не смогли. Но по тулупу на вознице решили, что это кто-то из хозяев этих заброшенных дворов. В деревушку прошли без происшествий. Я залез на крышу крайнего сарая, выдвигающегося на сторону от дороги, стал наблюдать. Но до позднего вечера ничего ни по дороге, ни по краю леса не было замечено. Уже по темну мы вернулись в расположение, доложили о наших наблюдениях командиру роты т. Зимину. Пришли и другие наблюдатели из других мест. Было выяснено, что по дороге, за сосновой лентой бора, находится большое село Каменка. Лес подле деревни метров на 100-150 вырублен, много пней.  Крайние дома к лесу сожжены - стоят печи. По краю села (вокруг села) оборона немцев, отрыты окопы с ходами сообщения вглубь села. В селе замечено много немецких солдат и машин. Одна группа наших ребят была обстреляна – видно есть пулеметные гнезда. Ночь на 8-е марта была ясной, морозной. Наше расположение от с. Каменка  в километрах в пяти юго-восточнее в селе Яшполь. Село сожжено, осталось несколько хат и сараев. Мы ночь провели в них, в домах расположились санитары (санитарный батальон).

Рано утром роты пошли на огневые рубежи. Нашей роте предстояло подойти с восточной стороны к с. Каменка до кромки соснового бора по чистому месту. Ни леса, никаких скрытных мест, только, не доходя до леса, была небольшая ложбина, но и она простреливалась противниками. До неё нужно было добраться затемно. Правее нас, по дороге от 7 хаток, где я был вчера вечером, наступали кавалеристы  и отряд здешних партизан. Левее - другие 2 роты нашего батальона.

До намеченного рубежа дошли сравнительно благополучно, немцы нас обнаружили, когда мы были уже в ложбине. Другие роты были замечены раньше, уже шел их обстрел. Из леса правее нас пока все тихо. Солнце взошло неожиданно за нашими спинами. День предвещал быть ясным, но нам не до красот. Начали, где перебежками, где по-пластунски начали вести наступление. Немцы усилили огонь, по нашему взводу бьет миномет. Впереди меня стоит, задрав вверх трубу, печь. До неё метров 200-250. Из печи по мне жахнул пулемет, звякнул котелок в вещмешке за спиной - пробило пулей. Зарываюсь глубже в снег и ползу немного правее, чтобы пулемётчик не смог меня видеть, но он шпарит длинными очередями. Подполз к обгоревшим  столбам (наверное, была или рига, или какой-нибудь сарай). Снегом занесло все следы, только выделяются на белом снегу черные обгоревшие столбы.

Вперед, вперед,  вскочил – пробежал десяток метров и в снег, в сторону и опять вперед. За спиной разорвалась мина, попала в столб. Чурбаком или щепкой жахнуло по левому плечу, рука аж онемела, но некогда – вперед, вперед. В какой-то момент после очередной перебежки, я увидел, что от печи, из которой бил пулемет, по ходу сообщения, проложенному немцами позади изгороди, пробежал немец. Ребята, наступавшие правее меня, обстреляли его, но он  скрылся в окопе или в яме. Пулемет из печи молчал. Я подумал, что, немец, которого мы видели, и есть тот пулеметчик из печи. Мы побежали длинными перебежками. Левее меня - наш командир взвода мл. лейтенант, только принявший командование после гибели на днях нашего ком. взвода  мл. лейтенанта Журавлева. Правее – автоматчик Кругликов. По своему виду он оправдывает свою фамилию – небольшого роста, толстенький, а сейчас, в ватнике да еще в шинели, заправленной под маскхалат, вовсе как колобок. Дальше трое минометчиков  со своими минометами без мин, с одними винтовками, за ними до края леса другие наши лыжники без лыж. Подбегая к печи немного с боку от «чела», мое любопытство меня чуть-чуть не сгубило. Меня заинтересовало, как немец – пулемётчик сидел в печи, как он успел из неё вылезти, что я не увидел этого. Так вот, подбежал я немного с боку печи, пробрался по засыпанным снегом комьям земли, обгорелым бревнам и другому мусору к «челу» печки, левую руку протянул к краю левой, от меня, стенки топки и получил удар. Я сначала подумал, что по руке кто-то жахнул палкой из печи, но, когда уже упал, понял, да и услышал над головой, что бил пулемет. Пулемётчик увидел бегущего левее меня командира взвода, а за ним и других автоматчиков и дал по ним длинную-длинную очередь, как будто наверстывая свое долгое молчание. А я в этот момент  сдуру и налетел на его выстрелы. Ещё чуть-чуть бы ранее – я бы как раз заглянул в печь и получил бы очередь в лицо, а так отделался только переломом левой руки, пробитой пулей в предплечье, да ещё ниже двумя дырками в рукавах маскхалата, шинели и фуфайки. После падения я увидел, что из руки брызжет кровь. Я правой рукой зажал рану с обеих  сторон руки, пополз на локтях за печку, где только что пал Кругликов. Минометчики и другие ребята, бывшие правее нас к печи, услышав очередь пулемета, тоже залегли и увидели немца-пулеметчика через пролом задней стенки печи. Очередями из автоматов он был убит. Руку мне перевязал Кругликов, но он тоже уже был ранен в спину осколком мины и последнюю перебежку к печи сделал уже будучи раненым. Перевязав меня, он попросил посмотреть, что у него со спиной - очень жжет. Орудуя одной рукой я, не снимая с него ни маскхалата, ни шинели (все это закрутил ему на плечи) посмотрел. Мне показалось, что рана его не очень, крови почти не было. Осколок мины пробил все, что было надето на него, ударил ниже левой лопатки, содрал кожу и разорвал небольшой кружок тканей. Заложил рану индивидуальным пакетом, он же сам завязал пакет у себя на груди. Опустив обратно всю одежду, мы полежали немного, приходя в себя, и поползли обратно в ложбинку, откуда началось сегодняшнее наступление. В селе еще гремели выстрелы, но уже не так часто. Немцы отходили на западную сторону в направлении реки Десна.

Когда мы, где ползком, где чуть пригнувшись к земле, на своих двоих добрались до лощины, где находились раненые, то услышали в селе наше «ура». Нас перевязали санитары и уже в часов пять вечера мы, кто мог идти, пошли к селу Яшполь, где располагался сборный пункт, откуда нас должны увезти в тыл на лечение. Но 8-е марта у нас на этом не закончилось. Обратно, по своему следу, по растоптанному снегу идти было очень трудно. Мы с Кругликовым и еще с одним товарищем не из нашего взвода решили сделать небольшой обходный маневр – выйти на дорогу и по дороге до нашего медсанбата. Сначала лощиной пошли прямо на восток к деревушке из семи домиков - там дорога. Добрались до дороги и по дороге в село Яшполь мимо немецких землянок. Было уже часов около семи, солнце спряталось, стало смеркаться. Мой товарищ, раненый в спину, совсем раскис - очень жгла рана на спине и идти дальше не мог. Мы из-за него и так уже задержались в пути, поджидая пока он немного пережидал «ужасную боль», как он говорил. Решили остаться перевести ночь в немецкой землянке. По дороге проходила, к занятым нами сегодня населенным пунктам, кавалерия и подводы с боеприпасами, сеном для лошадей, да и отдельные небольшие пехотные части. Но землянки пока никем не были заняты. Наш новый товарищ пошел посмотреть где лучше устроиться. Минут через 10 он вернулся, сказал, что во всех четырех можно прожить хоть до конца дней своих. Есть печки железные и дрова наготовлены, а в одной стоят мешки с картофелем и луком, есть и другие продукты, но брать их не надо – возможно отравлены. Мы решили провести ночь в этой землянке – наверное, это был блок питания немецкого гарнизона. Там много разбросано всяких кастрюлек, мадьярских четырехугольных котелков и другой посуды. На нарах – матрацы, набитые сеном или соломой. Сначала осторожно все обошли, осмотрели, потом решили затопить печку. Но я с одной рукой мало что мог сделать в приготовлениях к ужину, всю работу, в основном, делал наш новый товарищ. Он был ранен в правую ногу пулей (пробило мягкое место). Руки у него были здоровые. Он начистил картошку, нашел соль и лук. Дождавшись, когда сварится картошка, кое-как, при  мерцании  печки, поужинали и на нары. Так провели ночь. Мой друг Кругликов всю ночь простонал, немного утих под утро. Да и я со своей рукой тоже не знал, как её лучше устроить. Как не положи – всё больно. При перевязке не было ничего твердого, чтобы сделать лубки, а теперь она и «ломается».

Еще не совсем рассвело, а мы уже, забрав наши автоматы, вещмешки, подхватив под мышки Кругликова, помалу пошли до медсанбата. До места добрались уже днем. В медсанбате мы встретили наших  вчерашних товарищей. Узнали, что батальон ночью вернулся в это село на пополнение и отдых. Нас сменила другая часть, новая и с большой кавалерией. Ребята из рот, находившихся левее нашей, днем были атакованы, но атаку отбили и «на плечах немцев» ворвались в село с юго-западной стороны, что во многом помогло  его освобождению. Но очень многих и своих не досчитались, много раненых и убитых.

Снова перевязка и нас пока разместили возле медсанбата в сараях, приспособленных под госпиталь. Днем снова летал немецкий разведчик, но налетов не было. Из разговоров раненых командиров я понял, что наши части  «залезли далеко к немцам» и « как бы чего не было, так как Орел и Харьков от нас отстали». Конечно, всего я не понял, но все-таки чуть-чуть представлял: Орел где-то севернее Курска, а Харьков – южнее, а мы уже недалеко от реки Десна и города Новгорода Северска. Но мы, солдатня, много не раздумывали. На это есть у нас командование, чтобы думать где кому быть.

10 марта 1943 года нас повезли на санях, которые ранее подвозили нам боеприпасы, в Среднюю Буду, тоже освобожденную на этих днях. Там нам  сделали перевязку и затем посадили на полуторки и отправили дальше в тыл. Но на машинах мы доехали только до Севска, там с машин сошли, решили до Курска добираться  на подводах или пешком. На машинах сильно трясет по изрытому большаку, а так хоть и тихо, но не так больно. Нас, ходячих, собрали гавриков 12 и мы пошли. Прошли Дмитровск - Льговск, другие села до города Фатеж. В Фатеже, после очередной перевязки, отправились в пересылочный госпиталь. Нам опять дали машину, шофер заверил нас, что он знает «как возить раненых – проедете, даже не почувствуете дороги». Мы сдуру и расположились на набросанные в кузове пустые мешки. Сначала ехали не торопко – без тряски. Но, выехав за город, наш водитель показал нам как он знает как возить раненых. И что правда, то правда, дороги мы не почувствовали - нам некогда было её чувствовать. Мы поймались друг за друга и старались только удержаться на месте, чтоб не вылететь за борт машины. Он за час или два допер нас до Курска. Подвез прямо  к эвакогоспиталю, да еще и зубы скалит: «Ну что, ребята, хорошо ехали, чувствовали дорогу?». Хорошо, ничего не скажешь…

В Курск мы прибыли вечером 15-го марта. Нас помыли в бане, заменили белье, покормили. Это было уже ночью. На отдых расположились прямо на полу, на посланную под бок солому. Но мы и этому были рады – теперь почти на месте. Вечером, проезжая по городу, я смотрел на полуразрушенные дома города. Бои, как на подступах к городу, так и в городе, были жестокими. Перед утром нас, по тревоге, разбудили. Было объявлено, что, кто может ходить, немедленно выходить во двор для построения в колонну, которая будет следовать на аэродром для дальнейшего следования в тыловые госпитали. Мы, быстренько, как могли, оделись, котомки на плечо и спустились во двор. Построившись в колонну по 6 человек в ряд, мы пошли на аэродром, который был в шести километрах от города. Многие костыляли на трех, поэтому шли медленно и эти 6  километров, да по городу километра 3, мы шли не менее 3-х часов. К аэродрому подошли, когда уже стало совсем светло, но еще до восхода солнца. Всех сразу же размещали в землянках и других укрытиях, чтобы с воздуха нас не расстреляли немецкие разведчики – рамы, которые еще ежедневно кружат и над аэродромом и над городом. Наши грузовые самолеты появились так же внезапно, как и солнце, вынырнувшее на востоке из-под земли. На аэродроме стало так много шума-грома, что не было слышно команд наших сопровождающих докторов-командиров. Самолеты садились, подруливая один за другим. Их было много.  Как только самолет замирал на месте, к нему подбегали солдаты, быстро сгружали с него ящики с оружием, патронами, снарядами. Сгружали мешки с луком, крупой, овсом, ящики с продуктами. После разгрузки грузового салона, туда подсаживали нас, раненых, человек по 40-42. И самолет, не глуша двигателей, сразу же выруливал на взлетную полосу по курсу на г. Елец Орловской области. На аэродром нас пришло человек 800 и, за какие-то час, полтора все были вывезены. Это значит, что самолетов у нас уже было много. Это мой первый переезд по воздуху. Все было неожиданно и главное – никакого страха или еще каких-либо осложнений. Летели мы около часа. На аэродроме г. Елец также быстро  выгрузились и пешим ходом в город, в пересыльный пункт. Там мы пробыли до обеда, потом нас распределили (рассортировали) по тяжести ранения. С легкими ранениями отправляли в ближайшие госпитали, с тяжелыми - дальше, в тыл страны. Я попал в команду легкораненых. После обеда 16-го марта мы получили продукты сухим пайком на 2 дня и, опять же своим ходом, направлены в госпиталь за 18 километров от города - станция Талица-Елецкая, через речку Сосна в село Черкассы. Туда мы прибыли уже вечером следующего дня. Ночевали по дороге на каком- то хуторе. Идти было тяжело.  Снег раскис, везде ручьи, а я в валенках – они промокли и трут ноги. Да ещё рука болит. Ночевали у бывшего агронома-садовода. У него дома большая библиотека, которая хранилась зарытой в дни оккупации, а сейчас он её разобрал для просушки.

Село Черкассы  большое, дворов за 300. Дома все целые, лесов вблизи нет. Село расположено на правом высоком берегу реки Сосна, которая впадает в реку Дон ниже километрах в десяти. Напротив, через реку, село Талица-Елецкая и железная дорога.  Переезд – летом на пароме, а мы перешли еще по льду, уже позеленевшему, который вот-вот должен быть унесен водой. До войны, выше села, на реке, была построена электростанция. Был и мост. Но все было разбомблено, поэтому в прошлое лето жителями этих 2-х сел был установлен паром на реке.

Госпиталь находился в школе (только штаб госпиталя и склад), а раненые размещались по квартирам у населения села Черкассы. По прибытии в госпиталь нас, после регистрации, развели по квартирам колхозников. После освобождения села сразу был восстановлен колхоз. Мы, пять человек, были поселены к старикам. Хозяин, лет за 60, хозяйка такая же старенькая, живут в большом, в три комнаты,  доме. Нам отвели одну из трёх комнат. В этом госпитале мы и лечились, и скучали от нечего делать. В клуб, организованный при госпитале, ходили редко, было очень далеко.  Раз в неделю ходили на перевязку,  раз в неделю ходили за продуктами и в баню. Библиотеки в селе нет. Изредка, когда ходим за продуктами, берем газетку прочитать, и изредка ходим слушать лекции или  посмотреть концерт, приезжающих в госпиталь артистов, В этом госпитале я пробыл почти два месяца. Писал домой письма, когда поджила рука, помогал  что-нибудь по хозяйству хозяину или бабке. Старик работал в колхозе и был постоянно занят. А мы, от нечего делать, вскопали огород. Но это уже в начале мая или в конце апреля. Рука моя зажила, но три пальца не работали. После прохождения врачебной комиссии было решено отправить меня в тыловой госпиталь, имеющий оборудование для разработки пальцев. Таких нас набралось более 30 человек. И вот 7 мая 1943 года мы были эвакуированы в город Рязань, куда прибыли 12 мая. В Рязани мы находились не долго, но было очень хорошо.  Правда, город мне не понравился. Была весна, много грязи, улицы какие-то не городские, неухоженные. Много ходили – гуляли по саду подле госпиталя, читали книги (брали тут же в госпитальной библиотеке), смотрели кино и концерты местных и приезжих артистов и певцов.  Весна…  В садиках много цветов, но идет война, все трудятся на победу. В Рязани мои пальцы массажу не поддаются, разжимать из приходится правой рукой, но, через несколько движений, их снова сводит.

18 мая я опять в вагоне, еду дальше на восток, направлен в госпиталь в г. Уфу. По дороге вспоминаются  дни, когда мы ехали на фронт в январе 1943 года. Тогда на станциях было много составов и поездов, дороги были забиты и, много было беспорядка. А сейчас дорожные расписания выполняются в ажуре, поезда на станциях не стоят, быстро отправляются по назначению.

24 мая. Вот мы и в Уфе. Город на реке Белая, расположен на плоскогорье. По городу ходят трамваи, автобусы. Госпиталь находится в центре города, имеется парк при госпитале (сводный эвакуационный госпиталь № 1019, г.Уфа). Лечатся в госпитале в основном тяжелораненые, многие без руки, ноги или без обеих. Я хожу на физические и электрические лечения ежедневно. Вначале электролечение было очень болезненным, сухожилия срослись неправильно, поэтому, когда их начитает растягивать, больно, хоть ори. Но постепенно привык и пальцы, дней через 8-10 стали сами разжиматься. В свободное время, а сего предостаточно, читаю книги, много читаю, наверстываю упущенное. Ежедневно смотрим кино, концерты. В госпитале большая библиотека, есть что почитать. А то, с разрешения коменданта, идем в город. Да и без разрешения есть выход в город  через ограду -  халат на плечи, в одних кальсонах,  на ногах  шлепанцы и топаем в город. По приезде в госпиталь меня нашел наш земляк из  Бащелака,  Медведев Григорий, ст. лейтенант – ранен четырьмя пулями в шею. Когда нас регистрировали, сестра, записав мою фамилию и домашний адрес, сказала мне, что здесь есть еще один раненый с Алтая и обещала познакомить нас. Ну, а дня через 2 к нам в палату зашел человек и спросил кто из нас Медведев. Я сидел подле окна, читал книгу, оглянулся на него, ну вылитый дядя Галактион! Но по письмам из дома знал, что дядя Галактион уже дома -  вернулся без ноги. Я поднялся и сказал, что Медведев - это я. Он подошел, поздоровался за руку, стал расспрашивать, где жил до войны, кто родители. Оказалось, что он моего отца и мать знает, бывал в Коргоне не раз, даже какая-то далекая родня. Теперь нередко бываем вместе.

Лечился в госпитале уже почти месяц. Рука стала почти нормальная. Начальник госпиталя, женщина в звании капитан, обещала отпустить на долечивание домой. Но нам читали приказ по армии, где сказано, что годным  к военной службе излеченным военнослужащим от отпусков воздержаться, долечиваться в выздоравливающих командах при госпиталях или частях армии.

23 июля 1943 года прошел медицинскую комиссию, после чего отправлен в выздоравливающий батальон при этом же госпитале. Пока нет никакой работы и занятий. По 2 часа в день хожу на курсы пчеловодов. При госпитале организованы курсы шоферов, пчеловодов, трактористов. Вот я  уже полмесяца хожу слушать лекции по пчеловодству. Читает преподаватель из города, агроном-пчеловод, узбек. Так, что думаю кроме счетной работы еще обзавестись одной специальностью.

29 июля. Сегодня к нам в батальон пришел ст. лейтенант Медведев Г.- земляк из Бащелака. Ему приказано из батальона набрать команду из 20 человек на заготовку сена для лошадей госпиталя. Он остался работать (служить) в госпитале, хотя мог бы уехать домой. После ранений в шею его голова не наклоняется ни назад, ни вперед, ни в сторону. Поэтому, чтобы оглянуться, он должен повернуться всем туловищем. Комиссией признан негодным к военной службе. Но  есть другая причина остаться и остался при госпитале.

В команду он взял и меня, сказал, что поедем и там будем ловить рыбу.

Получив все необходимое для заготовки сена, продукты на 2 недели, мы на пяти бричках выехали на сенокос. Сенокос в 30 километрах от города Уфа, выше слияния рек Уршак и Белая, на землях колхоза. Ехали целый день. Вечером остановились в поле у протоки реки Белая, возле небольшого ручья. Ст. лейтенант поехал в село, которое где-то в километрах 2-3, а мы стали косить траву, рубить на протоке лозу (тальник) для балаганов. Повар и медичка (сестра из госпиталя) взялись за приготовление ужина. Ст. лейтенант приехал часа через 2, сказал, что мы правильно определили намеченное нам место сенозаготовки, завтра будем обосновывать свое место жительства, а сегодня ужинать и  всем отдыхать.

Сенокос. Уже неделя, как мы на заготовке кормов. Моя  и еще одного товарищ,  из «стариков» - солдат, тоже после ранения, обязанность – поставлять на стол работников свежую рыбу. Я с первых дней рыбачил один, но здешняя рыбка – не наша горная. Река - протока тихая, много осоки, камыша. Сплёл мордушки 3 штуки, поставил тоже не как у нас, заправив в них подкормку. Залезают головни, ершишки, мелюзга разная, а добрая рыбка гуляет по глубине. Дней через пять ст. лейтенант съездил в село, привез от колхоза неводок 20-ти метровый. Невод старый, в дырах. Выделили мне помощника. Вдвоем мы невод залатали и вечером стали им  орудовать. Дело пошло на лад. Иногда попадаются щуки, чуть ли не метровые. Но и мороки делают они нам немало – рвут наше орудие производства. Но, как бы ни было, а рыбка у нас во взводном котле ежедневно. Днем отдыхаем, чиним невод, да кормим комаров. Комарья в здешних местах очень много и кусаются, как настоящие фрицы. Ребята, после рабочего дня, отдыхают, как в гражданке, на колхозном покосе. Иногда приходит молодежь - колхозники с гармошкой, танцуют, поют песни.

22 августа я внезапно заболел сильным приступом малярии, которая у нас уже из взвода 3-х человек отозвала в госпиталь. Вот сегодня  я заболел  и еще один товарищ из покосников. Нас после завтрака увезли обратно в Уфу с температурой под 39. В госпитале еще пролежал около 20 дней.

16 сентября 1943 года. Выписали из госпиталя. Набирают команду для отправки в зенитное училище в г. Бузулук Оренбургской области.

20 сентября. Утром прибыли на вокзал, новенькие, с иголочки, подлеченные, хорошо себя чувствующие. Нас 22 будущих курсанта. Осень, тепло, стоит хорошая погода. Едем все в одном вагоне, с нами сопровождающий. На станционных базарах много фруктов, арбузов, дынь. Правда, всё стоит недешево. Но у нас денег нет, так гроши, покупать не на что. Больше любуемся. Некоторые ребята «ухитряются» обменить на обмундирование что-либо из сладостей, дескать всё равно другое дадут. Но это надо быть недисциплинированным, чтобы до этого додуматься. Хорошо ехать осенью, да еще небольшой командой. Все радует: хорошая погода, обилие-довольство крестьян, собравших урожай, на который с весны были затрачены силы. На станциях чистота и опрятность. Поезда идут по маршрутам в намеченные сроки.

26 сентября, наконец, мы приехали в г. Бузулук. Ехали учиться в зенитное училище – оказалось напрасно. В зенитчики набор уже закончен. Нас, всю команду, переадресовали в пехотное училище, здесь же, в этом городе «2-е Астраханское пехотное училище».

Хуже нет переезжать из части в часть. Так мы оказались опять в нудном карантине, где приходится выполнять разные работы, приказания любого, старше тебя по званию, начальника. Опять целую неделю то лежим без дела, то засаливаем капусту, помидоры для курсантов училища, то метем и посыпаем песочком дорожки на территории училища. В город не отлучиться, т.к. находимся в карантине. Плохо ещё и тем, что ты не знаешь своего непосредственного начальника, и тобой командуют все, кому не лень и суют тебя во все дыры. Это мы испытываем и здесь, приотвыкнув в госпитале от воинской жесткой дисциплины.

29 сентября мы получили право называться курсантами, уже сегодня были на занятиях. Учебная программа пока ещё та же – «начинающего службу солдата»- устав и устав, пока не устанем, что кое-как доберемся в 11 часов вечера до своей  койки.  Вспоминаем, что забыли из азов солдата, получаем кое-что новое по службе. Так и течет время.

2-ое октября. Сегодня у нас ЧП. Ходили ротой в баню. Баня в городе, на несколько подразделений. Взводом, в свою очередь, разделись. Сдали верхнее обмундирование (шинели, брюки, гимнастерки) для дезинфекции и прожарки против насекомых, которые ещё кое у кого есть. Пока мылись, один контейнер (прожарка) сгорела вместе с обмундированием. Сгорело 20 комплектов, в том числе и мой. Просидели у бани с обеда до ночи в одном белье, пока дождались новое обмундирование для нас. Вечером в одном белье немного подрожали, хоть и не холодно ещё, но уже «мандражит».

По воскресеньям на занятия не ходим, занимаемся «домашними» делами: подшивка подворотничков, письма домой, строем в город в кино (кроме тех, кто в караульной службе и на кухне). Училище почти на хозрасчете. Сами себе выращиваем картофель, морковь, капусту, помидоры и другие овощи. Есть и чушки на откорме – отходов в столовых остается много, вот и откармливаются. А это дополнительное питание для курсантов и офицеров училища. Из дома сюда писем еще не приходило. В Уфе было 2 письма. Пишут, что живут неважно.

Учеба проходит нормально. Привыкаю к большому наличию в части офицеров-командиров, где надо ухо держать – не спать. Вовремя отдать приветствие, здесь не на фронте, где с этим проще, больше свободы.

20 октября. Прибыла гарнизонная комиссия, которую проходил весь курсантский состав. Прошел и я, и был признан негодным к службе в армии по глазам, большая близорукость. Предложили мне сходить в городские аптеки и достать очки. Тогда можно будет продолжить службу. В городе я прошел все три аптеки, но таких стекол, какие нужны для моих глаз, ни в одной не оказалось. Из училища меня решили отчислить, но не домой. Направили в линейный полк для дальнейшего несения службы, куда я, и еще несколько курсантов нашего и других училищ, были отправлены вечером 21 октября.

Нас в линейный полк ехало  около 40 человек. Занимали большой «пульмановский товарный вагон», было просторно. Ехали мы в Красный Яр, где-то за Куйбышевом. Нам сказали, что от Куйбышева эта станция километрах в семи. Но когда мы туда прибыли, то оказалось, что значительно дальше и, наверное, будет около 20 километров. В линейном полку меня опять определили в роту пулеметчиков – автоматчиков. Учили опять воевать: немного строевых занятий, а в основном в поле техника боя, стрельба из всех видов оружия, кроме пушек. Учеба проходила сравнительно легко, уже всё это повторено на несколько раз. Я больше находился в караульной службе.

7 ноября мне было присвоено звание старшего солдата «ефрейтора» - уже почти генерал.

Пролетел месяц как я в линейном полку и нас уже вот-вот должны отправить  на фронт.

В линейном полку, в нашей роте, я сдружился с одним парнем-одногодком. Он из Челябинска – Занин Юрий. Проныра, бывший  вор-домушник. Он из тюрьмы был  направлен в начале 1943 года на фронт в составе  штрафной роты. Был легко ранен пулей в щеку. Из госпиталя г. Куйбышева, где он был на излечении, попал сюда. Как мы подружились – не пойму. Он везде верховодит, а я – тихоня. Что он ко мне прилепился? Всё у нас пополам.

2 декабря 1943 года. Маршевой ротой мы уже приближаемся на фронт. Северное направление - на Калинин. Сегодня ночью прибыли на вокзал – ст. Москва, где смотрели салют нашим войскам. Ночью же двинулись на Калинин. Не доезжая до Калинина сгрузились в каком-то лесу. Организовали временный лагерь – это третий эшелон фронта. Простояли в этом лесу пять дней. Подогнали паровоз с пустыми вагонами, по тревоге погрузились и обратно на Москву и на запад, на Смоленск. Прибалтийский фронт.

8 декабря. Мы уже под г. Смоленском. От Смоленска в 4-х километрах, где при расформировках наших маршевых рот я попал в 633 стрелковый полк 157-ой стрелковой дивизии 5-ой армии 3-го Белорусского фронта, опять в лыжники – автоматчики. Живем в реденьком сосново-берёзовом лесу. Сделали балаганчики на 2-3 человека, чтобы ночью не сильно продувало. Балаганы из  снежных кирпичей, скрепленных ветками. Постель – лапник от сосны. Не очень мягко, да и холодно, хоть одеты мы тепло.

17 декабря ночью заняли оборону южнее Витебска в «мешке»  Витебск - Орша. «Мешок» - это километра 4 по фронту прорыв в обороне противника. Здесь оборона противника очень жесткая. Фашисты бьют по нам с трех сторон. Оборона обеспечена чисто немецкими частями, нет здесь других их прихвостней, поэтому они так держатся за каждый окоп и дот.

Оборону мы заняли ночью, пришли в траншеи почти полностью занесенные снегом и разбитые снарядами и минами в предыдущих боях. Всю ночь откапывали их, поправляли, делали пулеметные ячейки и амбразурки для другого оружия. Перед утром уже с новых мест обстреляли разведчиков- немцев, а утром и весь день сидели под обстрелом немцев. Они сыпали на наши головы  мины и снаряды. Особенно донимали нас  их «скрипачи» - шестиствольные минометы, которые кладут мины аккуратно в шахматном порядке по обстреливаемой площади. Бои идут ежедневно  и, нередко,  ночами, потери бываю большие. Днем ещё досаждают их снайперы- «кукушки» с соседнего леса, занятого немцами, на бугре – высотке.

Ночью на 26 декабря мы сделали вылазку, предприняли разведку боем тремя ротами. Дня за три до этого у меня осколком мины разбило автомат. А было так: утром на свету повара и старшина роты доставили в окопы «горячий» завтрак. Это, вернее, завтрак, обед и ужин, потому что днем к нам не пройти, не проползти. Все кругом простреливается, поэтому мы  получаем продукты один раз в сутки - только в темное время, да и то не всегда. Бывает, что наш завтрак попадает под обстрел и гибнет в пути. В этот раз старшина и повар с помощником-ездовым доставили завтрак благополучно. Даже на 80 душ (по поданной днем раньше заявке командиром), хотя к этому времени нас было уже не больше половины. Получили свои 100 граммов наркомовских, застывший в камень хлеб, сахар и уже остывшую кашу с салом, устроились в своих траншеях, кто как мог, и принялись за завтрак. Вдруг что-то сшуршало с бровки. Я ещё успел заметить, как с бровки скатывается в окоп снег с песком. Одновременно в мозгу мелькнуло, что это – мина, надо отвернуться. Но она уже рванула в ногах товарища, сидящего левее меня, не далее одного метра. У меня забило левое ухо песком и в лицо досталось порядком, а осколком нигде не царапнуло. Отделался звоном в ушах да искореженным автоматом. А товарищу обе ноги измочалило и  распороло живот – он сразу умер. Ранило легко ещё одного товарища, сидевшего левее убитого. Днем командир роты принес мне ручной пулемет. Он стреляет только одиночными. Я с ним провозился половину дня, но ничего не добился, так и стал таскать его как винтовку. Вот и в этот раз, ночью на 26-е, я в бой пошел с этим пулеметом. Сразу мы быстро подошли к траншеям немцев (вернее подползли). С криком «ура» выбили их из первой линии обороны (траншеи). Вошли в березовый лес, правда, кое-где есть сосны.  Прошли этот колок леса, небольшую поляну и дальше уже большой массив леса. Немцев не стало слышно, правее нас наши другие роты ведут бой и левее наши два взвода тоже иногда ведут стрельбу, а мы идём лесом, меся глубокий снег. В лесу напоролись на, заготовленные на дрова, штабеля деревьев, остановились. Расположились подле штабелей на пнях  деревьев, спиленных на дрова. Командир роты был в нашем взводе, он приказал нашему командиру взвода ст. сержанту Ситных (удмурту по национальности) послать на связь двоих, связаться с нашими взводами, находящимися левее нас. Впереди нас за лесом слышны были немецкие окрики, команды. Немцы учуяли нас, стали бить по нам из небольших минометов, но мины до нас не долетали, рвались в деревьях. Немного погодя и обстрел минометов прекратился. Никому из нас не пришло в голову, что это не спроста. Сидим себе на пеньках, курим и ждем своих связных. Немцы, тем временем, подошли к нам за штабелями леса. Резанули по нам из автоматов, только искры автоматов в наших глазах. Мы рванули обратно по своим следам. Несколько ребят остались лежать у пеньков, да несколько автоматов, прислоненных к штабелю леса. Вышли на опушку, осмотрелись. Впереди, в предрассветной мгле, маячат какие-то люди в белом. Бинокля у ком. роты не оказалось, наверное тоже остался лежать на пеньке. Вглядываясь в неясные фигуры, маячившие впереди, он определил – свои. Мы и высыпали из леса на поляне. От маячивших фигур по нам стал бить беглым огнем «скрипач». Мы опять в лес и на звук боя теперь уже правее нас. Шли минут тридцать. Вышли на небольшую поляну, а за ней виден большой лес, где слышны частые выстрелы наших автоматов и таканье немецкого пулемета. Мы решили перейти в тот лес. Только вышли, по нам тут же заухали немецкие противотанковые пушки. Били по нам «болванками», наверное, у них не было осколочных снарядов. Перебежали поляну. Из наших никого не задело, ни болванками, ни деревьями, падающими от взрывов. В глубине леса соединились с другой ротой нашего батальона. Командир той роты был тяжело ранен только что, перед нашим приходом. Ему снарядом - болванкой оторвало правую ногу выше колена. Он лежал уже с перевязанной ногой. Наш лейтенант, расспросив обстановку, остался с нашим взводом и оставшимися ребятами встреченной нами роты продолжать (кому он нужен) этот бой, а мне приказал доставить в наши траншеи раненного командира. Он был в фуфайке без погон, звания его я не видел и не спрашивал.  По лесу мы с ним еще пробирались сносно, снег не так глубок и не прибит. Шли «на трех». Опираясь на меня, он, зажав от боли зубы, переносил свое тело на шаг вперед, тогда я делал шаг и так далее. Но когда вышли из леса и по нам стали бить немцы из винтовок, тут пришлось обоим попотеть. Я его уложил на свою шинель и волок по снегу, конечно с его помощью. Кое-как мы добрались до своих, оставленных нами ночью, траншей. Это уже ближе к вечеру. В траншеях было много раненых наших бойцов, которые ждали ночи для отправки их в санбат. Сдал командира роты санитарам, но мой боевой день на этом не закончился. Свой злополучный пулемет, мешавший мне и командиру в нашем сегодняшнем передвижении, я все-таки оставил при раненом командире, взамен взяв его автомат. Не успел я ещё отдохнуть после столь изнурительного «похода» с ношей (а командир- человек чуть ли не в два раза крупнее меня и поэтому такой тяжелый), ко мне подошел неизвестный мне лейтенант, спросил меня, свободен ли я. Получив утвердительный ответ, приказал идти с ним. Будем охотиться за «кукушками»- совершенно нет от них покоя. Мы с ним выскочили из окопа, чтобы под обстрелом, перебежками достичь леса. В это время ахнул  взрыв снаряда из 80-мл. немецкого орудия, буквально в каких-то 10-15 метрах от нас. Просвистели, прошелестели осколки, на нас полетела земля. Но мы бежали, падали и опять бежали. Добежав до леса, я обнаружил, что у меня на груди у подбородка разрезан, как ножом, маскхалат и отрезаны углы ворота шинели с петлицами. Это видно большим осколком разорвавшегося снаряда, когда мы выскочили из окопа. В лесу было тихо, только слышно, что правее нас, со спины, ещё строчат пулеметы и автоматы наших подразделений, а левее - изредка рвутся мины немцев на наших позициях. По кромке леса пошли в сторону немецких окопов. Шли осторожно, с остановками, прислушиваясь – не скукует ли своим выстрелом где «кукушка»- немецкий снайпер. Прошли лесом  около километра или чуть больше, но «кукушки» молчали, да и вечер уже наступал. Просидев в лесу до наступления темноты, мы вернулись обратно в наши траншеи. Роты наши уже вернулись, принеся с собой последних раненых, а убитые в этот день остались на поле боя. Потери были большие. В нашем взводе из 29 человек осталось только 8. Остальные - или ранены, или убиты. В общем, по нашему солдатскому убеждению, сегодня мы потеряли в бою батальон и ничего не добились. Наши  командиры молчат или только скажут: «Мы- солдаты, подчиняемся приказу, значит так нужно».

Ночью опять дождались наших старшину и поваров, чтоб заправиться на сутки, да и патроны поднесут – заправить диски. Ближе к утру поступило подкрепление – новые бойцы, ещё не бывавшие в боях. Прибыли из Узбекистана, больше все узбеки, русских с ними мало. До утра знакомство, многие из них по-русски плохо разговаривают. Вскоре получили приказ – продвинуться вперед, выбить противника из его насиженных укреплений.

В четыре часа утра забрезжил рассвет. Наши артиллеристы, минометчики открыли получасовой артналет по передовым немцев. Пока пушки и «катюши» с минометами молотили первые немецкие траншеи, мы, выйдя из своих укреплений, стали подтягиваться для рывка как можно ближе к разрывам наших снарядов и мин. Опять, как и вчера, первую и вторую траншеи мы взяли с ходу, а дальше немного  застопорились, но наши соседи справа и слева прошли дальше. Немцы уже очухались, взялись тоже  гвоздить по нам. Свои укрепления  им хорошо известны, поэтому их снаряды и мины рвутся как надо. В 11 часов утра, уже во второй полосе  укреплений немцев, я был ранен осколком разорвавшейся на бруствере окопа мины в правую кисть руки. Я как раз в это время строчил из автомата по бежавшему немцу с другим за спиной. Он бежал достаточно далеко, метрах в 400, бежал тихо, потому что нес на себе, видно, раненого товарища. Бежал не останавливаясь. Я выпустил по нему две или три коротких очереди, тут меня и настиг осколок. Опустив автомат, я левой рукой зажал рану, еще посмотрел в сторону бегущего немца, но того уже не было видно. Упал ли он сам или его ещё кто подстрелил – не знаю. Подбежавшие сзади наши ребята перевязали мне руку. Пальцы шевелятся – можно ещё воевать  решил  я, но немного погодя осколок стал о себе напоминать. Вечером рука опухла, стало невозможно больно. Пришлось  идти в санбат.  Распрощался с пройдохой другом Заниним, отдал ему на память трофейный бинокль (утром я его снял с одного немецкого ефрейтора), которым так и не успел попользоваться. В санбат прибыл вечером 28 декабря, где мне рану разрезали, хотели вынуть застрявший в кисти руки осколок, но он сидел между костей крепко. Решили его не трогать – «пусть остается на память»- сказал фельдшер – капитан. А ночью это же дня я был отправлен в прифронтовой полевой госпиталь № 3407-ой, находящийся в с. Ситовщина Рязанского района Смоленской области.

Госпиталь № 3407-ой Армейский госпиталь для легкораненых размещался в селе, в школе. Ходим на перевязки через два дня. Остальное время свободное, работы только – поесть и на бок. В селе нет еще  библиотеки, нет книг и в госпитале. Но, думаю, что это не надолго, рана небольшая, несколько дней погноилась, очистилась, теперь будет заживать. Скучно. Писал отсюда письма домой, сообщил о ранении и просил пока не писать по этому адресу, все равно скоро сменится адрес. Рвемся быстрее попасть на передовую, там веселее, все время с музыкой и песнями пуль и осколков.

26 января 1944 года, после комиссии, был направлен из госпиталя  в 203-ий армейский запасный полк. Полк располагался в лесу,  недалеко от  Витебска. В полку пробыл только два дня, а 29 января  я уже перекочевал в свой армейский запасный полк № 208 пятой армии, который размещался  юго-восточнее от прежнего, тоже в лесах. Лес здесь смешанный, но больше сосна, береза и разные кустарники. Есть и дуб.

Из запасного полка я попал по набору «покупателей» в 1-ую инженерно-техническую, штурмовую, Смоленскую комсомольскую бригаду 5-ой армии в 5-ый инженерный батальон, 3-ю роту, 1-ый взвод саперов-пулеметчиков-автоматчиков. Полмесяца вся бригада стояла на формировке. Жили в выкопанных и обустроенных нами землянках. Ничего не делали, набирались сил. Ребята во всех частях бригады – люди уже обстрелянные, побывавшие в боях и имеющие ранения. Боевые, многие уже имели награды: медали и ордена.

Через полмесяца погрузились на машины («студебекеры»  и наши отечественные ЗИСы-5) и уехали на фронт. Разместился наш полк  в 4-х километрах от реки Лучеса. Делаем в лесу заготовки для мостов, копаем траншеи, строим блиндажи. Наша рота, в основном, на строительстве и установке переправ мостов. Днем готовим все детали моста, вечером грузим их на «студебекеры» и по темноте перевозим к реке, а ночью собираем его на месте переправы. Днем на наши строительные участки часто налетают немецкие бомбардировщики. Наносят нам много неприятностей. За время моего пребывания в инженерном батальоне многие мои товарищи уже выбыли из строя - или убиты, или ранены.

Похоронили нашего пом. ком. взвода Воронкова, земляка с Алтая.

Шел февраль 1944 года. Наша рота мостовиков- строителей целый день готовила очередной мост. Пока не подвезли детали моста к реке, мы, своим взводом, часов в 8 вечера прошли лесом на западную сторону лесистой прибрежной высотки. Там были немецкие землянки, а на самой высотке – полуразрушенные строения бывшего дома отдыха. Мы решили немного отдохнуть в землянках, пока подвезут детали моста к реке. Дорога проходила высотой. Это было неплохо для работающих на перевозке деталей шоферов и грузчиков-саперов. Машины доходили до спуска к реке с работающими моторами, а к реке спускались с заглушенными двигателями. На берегу, на месте будущего моста останавливались, грузчики-саперы быстро сгружали мост. Когда все машины были готовы к обратному пути, моторы заводили, и машины быстро уходили на гору, в лес. Немцы, услышав работу двигателей, молотили по берегу и дороге. За рекой наш плацдарм был не более 800 метров. А по льду ни пушки, ни танки, ни даже конные повозки переправлять было невозможно, лед здесь очень тонкий. Даже пехота проходила, беря с собой на случай то доску, то шест. Река Лучеса не очень широкая, всего  около 30, но глубокая, местами до 4-х метров, течение тихое. Вот мы и решили отдохнуть в землянках, оборудованных немцами. До реки было метров 500. Двери землянок, обращенные на запад, но перед дверями стояли редкие сосны. Обстрела мы особо не опасались. Быстро расположились, кто куда успел. На нарах в 2 яруса  взвод  разместился весь, то есть нас 28 человек. За день все порядком намаялись с лесом (сосны сырые, тяжелые) и, не взирая на наличие в соломе, набросанной на нарах, гитлеровских вшей все быстро угомонились. Некоторые уснули, а кое кто ещё курил, вяло перебрасываясь разговором или шуткой на счет нашей и немецкой ползучей «скотины», мол,  как они поведут дружбу между собой, если встретятся на нас.

На холме, у полуразрушенного бывшего дома отдыха слышен был гул двигателей машин, изредка рвались немецкие снаряды. Да, если посмотреть со стороны, видны были строчки трассирующих пуль из пулеметов. Эти пули изредка дзинькали и по соснам около землянок. Я в землянку попал не сразу, и хорошего места мне не досталось. Пришлось довольствоваться тем, что осталось, забился в дальний левый нижний угол, прилег, согнувшись втрое, и моментально уснул. Днем мне, как я уже сказал, пришлось много работать с топором, да еще бегать в вырытые ямы-ячейки, прятаться  при бомбежках. Немцы еще сильно контролируют наши участки, особенно переправу.

Сколько прошло времени – не знаю, наверное, немного. Разбудил меня страшный грохот разрыва. Сначала  подумал, что сработала мина, не обнаруженная саперами. Ребят с верхних нар волной смело вниз. Кто кричит от боли, кто, матюгаясь, протискивается наружу из землянки. Темень. Кое-как разобрались, нашли огонь – что-то зажгли. Стали выносить раненых и убитых. Выяснилось, что шальной немецкий снаряд, миновав каким-то путем стоящие перед дверью сосны, прямым попаданием попал в дверь, пролетел через землянку и разорвался под нижними нарами в средине землянки. Прибежал командир взвода мл. лейтенант. Он уходил в землянку, где находился второй взвод, к своему коллеге, тоже мл. лейтенанту. При его помощи порядок был восстановлен. Но какой порядок, если почти половину взвода «корова языком слизала». Убило 6 человек, да 8 ранило. Убит и наш пом.ком. взвода Воронков, земляк с Алтая, только я не спросил из какого он района и села. Он мне говорил, что земляк. Мне и еще одному товарищу пришлось его хоронить. Мы кое-как занесли его на холм к строениям и там, подле дороги, на видном месте выкопали ему последнее пристанище, похоронили его, поставив маленький столбик с его фамилией и датой гибели. Да и оставшихся ребят похоронили около него.

Мне  взрыв снаряда, кроме звона в ушах дней на пять, ничего не причинил. Я лежал далеко от взрыва, осколки прошли стороной. Опять повезло, выручило плохое место, доставшееся в землянке. Или ещё не настало время мне? Но везение на передовой относительное. Скоро оно и мне отказало. В конце  месяца я простыл, схватил воспаление  легких, и от простуды у меня отказались ходить ноги. А всему виной моё двадцатиминутное купание в реке Лучеса. Для переправы на левый берег, где наши пехотинцы зацепились на 600-800 метровом плацдарме, необходимо было пополнение и людьми и, особенно, нужны танки. А  мост был взорван еще в 1941 году нашими при отступлении или разбомблен. От бывшего моста кое-где торчали в реке только несколько свай. Первые два временных моста мы возводили в метрах 500 выше старого моста, но они жили только по несколько минут. Их, как только по ним начиналась переправа, немцы топили бомбежкой с воздуха.

Третий мост мы решили построить ниже бывшего моста метрах в 200. За ночь мы его собрали. Еще не рассветало полностью, как по нему уже переправлялись батарею 76 мм. Пушек, две автомашины с боеприпасами и пролез вне очереди повар с дымящейся кухней. Мы еще доколачивали  последние крепления (скобы), несколько ребят несли большое бревно для колесоотбоя, его еще необходимо закрепить. Мост был изготовлен нами в лесу, разобран, погружен и доставлен ночью сюда. Река Лучеса кажется тихой, но река бьется как в наших горных реках и хоть стоят морозы, а лед на ней тонкий. Поэтому хоть мост еще не совсем готов, ожидающие на увале возле леса танки, пушки, машины и походные кухни, повозки с боеприпасами все стремятся проскочить к переправе первыми, хоть там и стоят патрули из комендантского взвода. Мы спешим скорее закончить работу, да и ночь проходит, уже восток начинает светлеть за лесом. 6 ребят несут бревно. За ними и вместе с ними по мосту идут бойцы. На левом берегу на яр поднимается  переправившийся расторопный ездовой - повар с кухней. Вдруг сзади нас раздался оглушительный взрыв. Второй снаряд разорвался на берегу возле моста, а разрыва третьего, угодившего в средину моста, я не слышал. Очнулся только барахтаясь в воде среди бревен и льдин. На обоих берегах все попрятались в ячейках, отрытых нами перед сборкой моста. Плавать я не умею, плаваю так же, как мой утонувший топор. Барахтаюсь в воде, держась за подвернувшееся бревно. Вода холодная, тело тянет вниз мокрая тяжелая одежда. Ведь я в фуфайке, ватных брюках, валенках. Бревно, льдины и меня тихим течением прибило к неразбитому  ниже льду, но вылезти ни на бревно, ни на лед  у меня нет уже сил, из последних стараюсь держаться за бревно и зову на помощь. Да и не я один в воде, нас таких несколько. Наконец с берега ребята подогнали понтонную лодку и втянули нас в лодку, хоть разрывы снарядов все еще продолжались вокруг нас. На берегу, в траншее я содрал с себя фуфайку, надел шинель на мокрую гимнастерку и, как можно скорее, пошел в наше расположение. А это не близко - километра 4. Ветер холодный, все на мне окоченело, мешает идти. Валенки как железные, брюки ватные гнутся только в коленках, шинель как колокол звенит. Тела я не чувствую – ни ног, ни рук. Варежки застыли. Этот путь мы шли не менее часа, хоть, как нам кажется, мы и торопились.

Солнце, наконец выплывшее над горизонтом прямо передо мной за дальними далями, застало меня едва бредущего недалеко от наших землянок. В своих землянках мы редко отдыхали и, когда мы работали, в них располагались артиллеристы из артдивизиона «Катюш», которые были установлены недалеко от землянок в балке. И сегодня наши землянки были заняты артиллеристами. Меня встретил возле землянки сержант, помог зайти в землянку по ступенькам плохо гнущимися ногами. В землянке было тепло, топилась печь-буржуйка. Ребята- артиллеристы устроили меня ближе к печке, содрали с меня все мокрое белье, развешали для просушки, а меня одели в свое сухое. Принесли снега, оттерли мне ноги и руки, а потом еще водкой натерли руки, колени, ступни – стало невыносимо больно и жарко. Купанье мое не прошло мне даром, я основательно простыл. Сначала меня донимал бесконечный кашель, но постепенно простуда отразилась на легких и на ногах, которые перестали двигаться, то есть их парализовало. Но это произошло не сразу после купания. После купания мы построили, так же ночью, переправу. По этому мосту в течение 2-х дней переправили всю технику для разрыва и закрепления прорыва. Наверное с неделю несли охрану моста и ходили на минирование дорог в тыл противника. Но после 10-дневного моего кашлянья  мне пришлось лечь в санбат для лечения и отдыха. Шел уже март 1944 года.

Палатки санбата расположены в лесу Руднянского района. Палатки большие, на 20 коек, две печки – тепло. Лечение – уколы и какие-то порошки. Лежал две недели. После госпиталя, где меня все-таки поставили на ноги,  да и кашель стал пореже, выписался в 208 запасный батальон, откуда меня направили в учебный  минометный батальон. Но учиться мне не пришлось. 17 марта я попал обратно в санбат. Теперь к простуде еще прибавилась малярия. Это уже совсем невезение. Приступ малярии меня поймал в санчасти. Мы ходили на прививку, уже раздетый, я стоял в очереди на укол и вдруг в глазах всё потухло – зрение потерялось полностью, в голове застучали молотки, как в кузнице, а дальше я уже ничего не помню. Ребята сказывали: стоял нормально и вдруг упал. Подбежала медичка, потрепала по щекам, заглянула в глаза и рот, сделала укол и срочно отправила в санбат. Это у меня уже второй такой приступ. Первый был в Уфе на сенокосе. Из санбата меня отправили в госпиталь № 277, находящийся в небольшом селе недалеко от г. Лиозно Смоленской области. Лежали в больших землянках. В этом госпитале, хоть он и считается прифронтовым, жизнь раненых и больных нормальная. Есть библиотека, часто смотрим кино и концерты, с которыми наезжают к нам артисты из красноармейского ансамбля и из городов.  В госпитале лежал недолго, малярию временно быстро заглушили, простуда отошла.

14 апреля 1944 года. Выписали из прифронтового госпиталя в 208-ой армейский запасный стрелковый полк. Опять в лесу. Дороги развезло и нам приходится мостить  через болота по лесу гати (настилать дорогу бревнами, кустами). Живем в шалашах из веток. Днем тепло, а ночами ещё подмораживает. По лесам накапливается техника, да и по лощинам везде танки, пушки, катюши - готовится новое наступление и немецких войск и контрнаступление наших.

24 апреля нас человек около 40 из запасного батальона, отправили в тыл. Прибыли в с. Ситовщина – интендантский штаб подсобного хозяйства 5-ой армии. Подсобное хозяйство размещается в селах: Ситовщина, Любавичи, Ехремово, вокруг г. Рудня Смоленской области.

В штабе подсобного хозяйства нас набралась полная рота работников сельского хозяйства. Сказали, что будем сажать картофель, овощи для армии. Дня через 2 пригнали лошадей из-под г. Рудня. Лошади были тоже раненые, подлеченные, но ещё у многих раны не полностью зажили. Нам закрепили за каждым по 2 лошади. Мне достались две воронухи, черные, как галки, рослые, Орловской породы. У них еще не зажившие раны на холках, ногах, но ходят нормально. Некоторые лошади есть на «3-х ногах» - хромые. Наш взвод расквартировали в с. Любавичи. Отвели нам бросовые земли под овощи. Взводу нужно посадить 6 га. картофеля и 2 га. овощей: морковь, свекла и капуста.

Поля в трех местах вокруг села. Первые два дня чистили поля, корчевали кустарник – срезали кочки и т.д. Потом я на своих кобылках пахал «саковским» плужком наши плантации. Пахать было легко, плуг двухлемешный, хорошо отлажен, идет по здешней земле легко, лошади ходят хорошо. На наших бы землях плуг в 2 лемеха надо тянуть на шести лошадях, а здешняя земля легкая. Конец апреля, май я работал все с плугом. Сначала пахал для нашего взвода, потом дней 5 в с. Ехремово в колхозе по договоренности. Я им пахал землю, а колхоз выделял нам людей на посев овощей. В конце мая меня опять стала мучить малярия, теперь по-другому. Трепала через день и в одно время. Ездил в санчасть подсобного хозяйства, брал таблетки акрихина, потом порошки хинина, но толку никакого. Сначала хоть через день, но работал, а потом не смог и работать. Есть ничего не мог, аппетита не было, жил одними таблетками, да затхлой водой. Вода в здешних колодцах тухлая. В июле я уже совершенно не мог вставать, приехал из госпиталя врач, осмотрел меня и запретил мне давать таблетки и порошки, от которых я уже позеленел. Сказал, что пусть лежит, болеет, переболеет – будет здоров. Вот я и болел. День лежу - отдыхаю, а на другой день с утра начитает жарить, потом  морозит (дневальный все шубы со взвода на меня наваливает, а меня все трясет), потом опять часа полтора жарит и т.д. Таким образом пролежал до половины августа. Уже начали рвать овощи, выращенные взводом. Однажды ребята принесли в расположение несколько морковок. Они еще не совсем выросли, но уже настоящая морковь. Я их увидел и попросил вымыть одну. Ребята посмеялись надо мной, будет ли есть. Вон, мол, и супы и каши, сыр, масло носим тебе, а ты ничего не ешь, а морковь захотел. Посмеялись, дали две морковки и ушли на обед, а потом и на работу. Я эти морковки грыз помаленьку и сгрыз. Сегодня у меня перерыв малярии, а завтра она меня должна трепать. Но ни на завтра, ни на послезавтра малярия ко мне больше не возвращалась. Наверное, переболел. К концу августа я уже поправился и пошел на работу. Сначала на поле, потом уехал на строительство овощехранилища возле города Рудня. Строили большие хранилища под картофель, морковь и свеклу. Готовили чаны под капусту, которые собирали прямо в хранилище.

Когда ребята стали убирать овощи, меня поставили приемщиком. Принимал на свой подотчет картофель, морковь, свеклу, капусту.  Капусту сразу же бригада засольщиков, под руководством лейтенанта, засаливала. Рубили на овощерезке через люки прямо в чаны. Трамбовали, солили, добавляя специи, рубленую морковь и т.д. Я и принимал овощи, и, по требованиям, отпускал в госпитали, части. К каждому хранилищу у нас была подведена ветка железной дороги, отпускал вагонами и машинами. Были и вагонные весы. Весь сентябрь и половину октября жил в будке при хранилищах, числился только приемщиком, а выполнял работу заведующего складом, который приезжал только за накладными и отчетами. В половине октября меня забрал зав. делами производства (гл. бухгалтер), старшина подсобного хозяйства, в канцелярию, стал я писарем. В штабе работа мне не понравилась. Много офицеров, только и успевай вставать, приветствовать, а они целый день ходят взад и вперед. Работать некогда и приходится все, что не успеешь за день, доделывать после ужина, до отбоя.

После 7 ноября 1944 года ребята с подсобного отправлялись на фронт. А фронт за лето продвинулся далеко. Наши части стояли на границе Восточной Пруссии и западных границах Литвы. Мне не хотелось отставать от своих ребят, к которым я за лето привык, и я написал рапорт на имя нашего начальника подсобного хозяйства, чтобы мне разрешили уехать на фронт вместе с ребятами. Старшина подсобного хозяйства не хотел отпускать, но не смог меня убедить остаться и отпустил. Мы, в составе 40 человек, поехали на фронт. Ехать было весело и интересно. Интересно тем, что проезжали по Литве. Ехали через Смоленск, ст. Красное, ст. Славная, г. Орша, г. Минск – это все наши освобожденные в летнем наступлении города и села. Потом литовские: г. Вильнюс, Каунас, ст. Козлова-Руда, ст. Пиливишки и до границы Восточной Пруссии. В этой поездке посмотрел г. Вильнюс, который когда-то расхваливали мне эвакуированные к нам, на Алтай, семьи литовцев. В г. Кибертай  мы попали в свой 308-ой запасный стрелковый полк, где пробыли довольно долго. В запасном полку проводились обычные учения военного времени и на передовые позиции нас отправлять не торопились - на позициях пока стояло «затишье».

В первых днях декабря из запасного полка я был откомандирован в составе роты в 45-ый Стрелковый Неманский Корпус, в комендантскую роту. Корпус находился на границе села Шауляй и города Кибертай.  В штабе Корпуса несли охранную службу. Два раза я был обратно в городе – ездил получать для нашего саперного взвода инструмент. К границе Восточной Пруссии подтягивались все новые и новые части войск. Готовилось наступление на логово фашистов.

13 января 1945 года. 4-00 часов утра. Я достаиваю свой пост у въездных ворот в расположение штаба Корпуса. Сегодня ночью что-то часто летают ночные немецкие разведчики – самолеты. Еще с вечера, когда я заступал на пост, самолеты начали летать над нашими расположениями. Гуляющий (отдыхающий от дневных забот) генерал-майор начальник штаба Корпуса Иванов, остановился подле меня, наблюдая за самолетами немцев, проговорил про себя: «Летайте, летайте, недолго вам осталось времени летать». Из этого я понял, что скоро будет наше наступление. Да и сам видел, когда ездил в город Шауляй на встречу с односельчанином, от которого получил письмо, из которого я узнал, что он служит в нашем Корпусе, в ремонтных мастерских и часть их стоит в г. Шауляй. Это сосед, Медведев Нефед Михайлович. Но съездил я напрасно. Его в это время в городе не было, он был в Доме отдыха. Так вот, проезжая 20-ти километровый путь от нашего расположения до г. Шауляй, видел как много нашей военной техники и войск скопилось в каждой балочке, в каждом леске. И сегодня, достаивая последние минуты до смены поста, в 4 часа утра 13 января,  услышал, как разом вдруг заговорила наша артиллерия всех видов. Заговорила так, что земля под ногами задрожала, как при землетрясении. Молотила артподготовка 2 часа по немецким передовым позициям. В начале артподготовки немцы было начали тоже отвечать на наши выстрелы, но скоро умолкли. Это значит, что были подавлены нашим огнем. Потом пошли наши танки, самоходки-пушки и пехота. Началось наступление на логово фашистов - Восточную Пруссию.  К обеду было объявлено в штабе, что наши войска овладели немецкими передовыми укреплениями и двигаются вперед по их отступлению. После обеда мы со штабом погрузились на машины для следования вперед - на новые места. Штаб корпуса следовал в 2-3-х километрах от передовой. Первое время мы все на машинах  продвигаемся на запад в общей массе подходящих на фронт новых частей. Наш маршрут – вслед наступающих войск на Кенигсберг – столицу Восточной Пруссии. Дороги все забиты нашими войсками, машинами, танками, повозками, которые плотной массой текут и текут вперед на запад. Немцы сопротивляются стойко, часто стоят за каждый дом в городе, за каждый бугор или возвышенность в поле. Но уже понятно, что наши ощутимы. Сколь не стараются жать наших своим еще очень сильным огнем, не могут одолеть, остановить, жаждущих мести фашизму, бойцов.

В первый же день был взят город Гумбинец, за ним – Иостембург, много селений-хуторов. Немцы Восточной Пруссии жили неплохо. В первые дни гражданского населения почти не было видно ни в городах, ни на хуторах – все были выселены на запад. Да они и сами при нашем наступлении  бежали от «варваров – русских», как от чумы. Геббельс, их глашатай, проинформировал население, что русские всех подряд  будут уничтожать, как потомки Чингиз–хана.  В домах, в хранилищах, в скотных дворах все оставлено, как было при хозяевах. Только хозяев нет. Города порядком разбомблены, много развалин.

27 января 1945 года я третий раз был ранен. На этот раз осколком тяжелого снаряда, прилетевшего на наш штаб корпуса издалека. Мы часа три только назад прибыли на новое место обоснования штаба, в местечко какого-то барона. Под штаб заняли двухэтажный дом с подземным третьим этажом. В верхних этажах разместились оперативные группы штаба, канцелярии и другие команды. Внизу – голова штаба (генералитет). В подсобных помещениях наша рота. На территории усадьбы элеватор, два больших коровников, свинарник, конюшня, машинный двор и много других строений. Все строения типовые. Во дворе много  машин, повозок и танков. Бродит распущенный скот. Коровы, лошади  непоеные, наверное, 2 дня, все бродят, ревут. В свинарнике визжат свиньи. Возле колонки-колодца полно солдат – берут воду. Кто для себя, кто для двигателей, а кто поит ревущий скот. Я стою на посту у входа  в подвальное помещение штаба, в 3-х метрах у двери, возле стены парадного подъезда. Над территорией усадьбы быстро прошли 2 немецких самолета, крутанулись в воздухе, развернулись и улетели опять на запад. Самолеты не сделали ни выстрела и бомб не сбросили. Я подумал, что немцы сейчас начнут обстреливать усадьбу, не даром же летали эти «птички».

Капитан, наг комендант штаба, тоже  смикитил это, стал просить собравшихся во дворе во избежание неприятностей уйти, но было уже поздно.

Первый снаряд прошелестел над домом спустя несколько секунд чуть слышного где-то далеко на западе выстрела и разорвался во дворе усадьбы. Все собравшиеся забегали, от разрыва снаряда пострадали в основном коровы и солдаты возле колонки. Второй снаряд разорвался не долетя до усадьбы, в саду, в метрах 50-ти от дома. А третий  снаряд грохнул в угол дома на высоте второго этажа.  Он наделал больше урона, чем первый. Осколком на втором этаже была убита машинистка, ранены 2 майора и старшина из канцелярии и осколком садануло меня в обе ноги выше колена. Я упал и заползал – раны очень большие – рваные, крови полные брюки. Подбежали ребята из нашего взвода, унесли в подсобку. Там содрали с меня брюки, сделали перевязки, положили у топившейся железной печки. Крови вышло много и меня очень знабило. Обстрел быстро закончился. Наверное, наши артиллеристы засекли бьющие по нам немецкие пушки. Нас, всех раненых, немедленно отправили в медсанбат, обратно, где-то километрах в 10-15. В санбате мне сделали операцию. Операцию делали под общим наркозом. Как  резали, вынимали из правой ноги осколки (их было три, вернее осколок - черепок распорол мякоть левой ноги, не захватив кости, вошел в правую, расколол кость ноги и сам развалился на три части и не вышел из ноги) я не чувствовал. Перед операцией мне дали под нос тампон с наркозом (какой-то гадостью). В голове у меня все зашумело, а сестра ещё заставляет считать до 20-ти. Да где там… я уснул сразу же. Очнулся уже утром следующего дня, весь (по бедра) забинтованный, не пошевелишься. День пролежал в санбате, а 30-го января, уже вечером нас таких, на костылях, отправили в город Инстенбург в госпиталь. Ехали долго. По дороге у машины спустила камера у переднего колеса, а заменить нечем. Шофер на хромой машине скрипел до города, тряся нас на выбоинах. Добрались уже ночью. В госпитале, после прописки, нас перебинтовали. Мне правую ногу загипсовали, положили на длительное лечение. Гипс сняли только 4-го марта. Лежал больше на спине, потому что и левая нога, хоть и не перебитая, долго болела - была большая рваная рана. Два с половиной месяца не ходил и на ноги не вставал, поэтому ходить отвык. Стал подниматься на ноги только после того, как сняли гипс с правой ноги. Но потом опять пришлось лечь на 5 дней. Уже кондылял  понемногу по своему третьему этажу в госпитале. На дворе настоящая весна, расцветают сирень и другие цветы в палисадниках  двора госпиталя. 12 марта решил спуститься во двор. Дошел до лестничной площадки, начал спускаться и «спустился» головой вниз на животе до площадки 2-го этажа. Костыль заскользил, вот я и упал. При этом разбередил еще не совсем зажившие раны на  правой  ноге. Вот меня и водворили на пятидневку без костылей.  5 дней заживлял ушибы и разбереженные раны. 20 марта все-таки, при повторной попытке, спустился вниз, погулял немного на четырех (2 костыля и 2 ноги), но больше на трех по двору, на солнце. В госпитале, от нечего делать, освоил технику изготовления папирос для всех курящих нашей палаты. Я в то время сам дымил, не выпуская изо рта папироски. Ребята где-то раздобыли немецкий маленький  папиросоизготовитель, вручили его мне, как сидящему на одном месте, и я освоил его с желанием. Табаку нам давали  достаточно и мы всей палатой щеголяли с сигаретками.

25 марта 1945 года. Сегодня нас эвакуировали для дальнейшего лечения в Литву – город Каунас. Ехали двое суток, прибыли 27 марта. В новом госпитале сделали одиннадцатую перевязку после бани. Раны на левой ноге уже нет, а на правой еще есть маленькие, даже обидно – все затянуло. На ногах ходить стал более устойчиво, но правая нога быстро устает и еще болит. Пока хожу с костылями. Больше сижу где-нибудь на солнышке в хорошие дни. А в ненастные дни сижу в помещении, изготавливаю папиросы, пишу домой письма или рисую в блокноте. Так все же лучше проходит нудное от безделья время. Здесь нет библиотеки на русском языке, все литовское. Персонал тоже литовцы. Ребята, которые бегают на своих двоих, уходят в город, шляются компаниями, глазеют. У них время проходит более сносно, а у меня неважно.  Из окон нашего госпитального этажа город не видно, только крутые, крутые крыши, да остроконечные шпили костелов. В садах все цветет, настоящая весна. Как там у нас дома?.. Наверное, еще холодно, ведь весна у нас бывает позднее. Писем из дома не получал уже более полугода. Всё езжу и езжу, а на месте ни в одной части долго не задерживаюсь. Какое-то невезение в этом.  Перевязки стали реже, уже все заживает, просто ходить еще не могу. Тренируюсь каждый день по 2 часа.

10 апреля. Сегодня сходил, конечно еще с костылями, в клуб, который, при помощи выздоравливающих, соорудили в одном из зданий госпиталя, на нижнем этаже. Был концерт литовских музыкантов. Сидел, слушал, а что к чему – не понял, я в музыке не бельмеса не смыслю. После концерта побродил по территории госпиталя. Тепло…

15 апреля. Сегодня переехал в другой район города, в другой госпиталь. Это не далеко от берега реки Неман, протекающей через город. Ходил на реку смотреть переправу. Мост разрушен, переправа пока лодочная. В этом госпитале есть библиотека на русском языке, теперь будет веселее пролетать свободное время. Начинаю основательно приступать на правую ногу, иногда хожу уже с одним костылем. Хоть бы скорее забросить их, порядком уже осточертели. Но нога еще болит, стараюсь больше ходить, тренируюсь. Устаю быстро. Прицепилась еще одышка, ровно и не заелся, а на третий этаж поднимаюсь с трудом. Вчера по этому поводу ходил к врачу. Он меня прослушал, заставил присесть 10 раз, опять прослушал и приказал срочно бросить курить. А как бросишь?!

28 апреля. Госпиталь готовится к встрече праздника 1-ое Мая. Уже почти неделю я без курева. Не дают табака и следят, чтобы никто из ребят не дал мне папиросы. Дают взамен на день 20 конфеток или комочков сахара. Умора.

1-2-ое Мая. Второй день в госпитале праздник. «Праздник» - это концерты, кино, а в основном – обычные дни. Еще идет война. Правда, по людям видно, что все ждут вот-вот конца войны.  1-го Мая в госпитале были представители  заводов и организаций – гражданские литовские женщины. Нам всем вручали подарки. Я получил килограмм конфет  и кисет с трубкой.  Трубку и кисет отдал товарищу, а конфеты пойдут на  замену папирос. На праздничном выступлении начальник госпиталя сказал, что праздник 1-го Мая – предшественник окончания войны. Заверил нас, что скоро мы поедем по домам,  восстанавливать разрушенные хозяйства, строить новую, счастливую жизнь. Но нам, молодым, ещё рано думать о доме. Еще необходимо стеречь границы нашей родной матушки России.

5 мая прошли медицинскую комиссию. Меня выписали в выздоравливающий батальон при запасном полку, который  находится в Восточной Пруссии. Завтра должны нас отправить в запасный полк.

6 мая. Сегодня в обед нас обмундировали (одели во все новое). До вечера толкались на вокзале, ожидая отправления в запасный полк, теперь уже знаем, что в город Гумбинец  в Восточной Пруссии.

7 мая. Я уже прибыл в Гумбинец. Лежу в садике-дворе. Вчера вечером погрузились в вагоне, проехали всю ночь. Утром  уже были на месте. 208-ой запасный стрелковый полк. Расквартированы  в городе – в бывших немецких военных казармах. До обеда успели записаться и побродить по городу. Город небольшой, много разрушений, Но улицы уже расчищены, разрушенные дома разбираются солдатами и весь мусор вывозится. Мирного населения в городе почти нет, так, до десятка семей-стариков. Молодые все уехали при  наступлении наших войск.  В садиках у домов везде цветут фруктовые деревья, кустарники, на грядках многолетние насаждения, ягодники и даже ревень, который здесь культивируется как овощ, а у нас он растет на горах в диком виде.

Воздух в городе мне не нравится, какие-то тухлые запахи. Наверное, под развалинами имеются ещё трупы, которые от тепла разлагаются. Сейчас двенадцатый час дня, ждем обеда, а потом обещали развезти по ротам и специальностям.

8 мая. Вчера к вечеру нас рассортировали. Попал в выздоравливающий батальон при 208 запасном стрелковом полку. Сегодня еще ничего не делали - слоняемся, отдыхаем. После завтрака сходил за город, ничего нового не насмотрел. Город весь заполнен только военными разных родов войск. Пришел в часть кое-как, ножки мои еще ходят хреновато, приходится браться за тросточку. Хожу прихрамывая. Вечером был в кино. В полку культурно-массовая работа организована на уровне.

Ура! Ура! Ура!  Сейчас уже два часа ночи. Видели бы, что творится на дворе, да и вокруг, в городе!  Да и за городом. Даже жутко – словно мы в каком-то котле. Всюду взмывают ввысь ослепительные ракеты.

Выстрелы пушек, треск пулеметов и автоматов оглушает. Такой треск, стук, а на лицах солдат  и офицеров ничего кроме радости. Все салютуют в честь капитуляции Германии. Вот когда, наконец, можно сказать: «Гитлер капут!». Все весело смеются, кричат, бегая взад и вперед. Мы были разбужены от сна так неожиданно, что сначала испугались – не немцы ли подошли к городу. Откуда, как?  Мы посыпали с постелей, стали по тревоге одеваться. Тут вбежал дежурный и крикнул: «Ребята, кончилась война!» Все побежали во двор, многие прихватили с собой и оружие, чтоб  тоже салютнуть в честь окончания войны. Больше уже до нового дня никто не ложился в постель. Утреннее солнце встречали во дворе, казалось, что солнце ярче прежнего искрится, небо над головой синее. Разговоров о конце войны в это утро много. Пошли на «красную площадь» на парад, после парада – концерт и в обед получили по 200 грамм водки. Вечером пошли в кино.

10 мая. Сегодня, на первом после третьего ранения, занятии. Но заниматься мне пришлось мало, потому что нога сильно болела. Весь день 9 мая и до обеда 10 мая пришлось ходить то в строю, то без строя       (на радостях про ногу забыл). А сегодня она дает прикурить. Нас таких из батальона отобрали 12 человек, организовали отделение и теперь мы, под особой командой, будем заниматься поделкой макетов пулемета, трещоток, мишеней и чучел для занятий. Работа эта сидячая, много ходить и бегать не будем.

14 мая. Все еще в выздоравливающем батальоне. Сегодня воскресенье, выходной. Пишу домой письма и решил черкнуть в свой блокнот – дневник.

16 мая. Сегодня ходили на занятия в другую сторону города. К обеду полил такой дождь, что на нас не осталось сухой нитки. Укрывались в одной усадьбе пригорода, где встретились с освобожденными (депортированными) французами, бывшими солдатами. Они были в плену у немцев с 1940 года, сейчас, освобожденные нашими частями, живут свободно, снабжаются питанием, ходят в гражданском платье. Ничем не занимаются кроме футбола и волейбола. Менялись с ними на память всякой мелочью. Я выменял на финку, сделанную мне еще в 45-м Корпусе нашим умельцем- кузнецом полка (с наборной цветной рукояткой) хороший, складной с 14-ю предметами обихода, ножичек. Поменялись мы с одним французом, который по-русски совершенно не понимает ни одного слова. Письма домой, написанные еще позавчера, положил в почтовый ящик только сегодня. После обеда было тепло и солнечно. Сходил на последнюю перевязку. Все повязки разрешили снять, раны на ноге все полностью зажили. Завтра обещали перевести в строевую роту.

18 мая. Вчера вечером прибыл, через несколько улиц и переулков от выздоравливающего батальона, в строевую автоматную роту. Сегодня был на занятиях и еле притащил ноги. Левая моя болит, нервы тычет. Голова тоже болит – полное переутомление. Порядком отвык от таких нагрузок по строевой части. Но придется поразмяться и наверстать забытое.

22 мая. Все ещё на старом месте, хорошего ничего нет. Писем из дома уже почти год не получаю. Как там живут, все ли живы, как их здоровье?  Занятия проходят однообразно, писать нечего.

26 мая. Наша рота, усиленная до 400 сержантов, едет на подсобное хозяйство. Будем располагаться где-то западнее Гумбинена, в 98 км. от города Кенигсберг.

27 мая. Воскресенье. Мы уже почти на месте своих будущих работ, а каких? Лежим возле костра, на котором жарим картошку и варим в ведрах мясо кабана. Кабана ребята подстрелили в лесу, когда он перебегал дорогу. Мы уже почти на месте. Здесь будет находиться штаб подсобного батальона. Сегодня, когда ехали сюда, на главной дороге нам навстречу попадалось много гражданских – русских, едущих домой. Это ребята, вывезенные на работу в Германию из Белоруссии, Украины и других, оккупированных немцами, советских районов. Они едут на машинах, на лошадях, запряженных в немецкие повозки с багажом, некоторые даже ведут коров, телят. Едут в Россию также французы, литовцы, поляки – эти на сборные пункты для отправки домой.

Леса здесь ленточные: сосна, дуб, ясень и кустарник. В лесах много кабанов, есть и косули. Сегодня вот наткнулись на целый табунок кабанов. Одного подстрелили, а остальные быстро скрылись в лесу.

В лесу здесь чистота, нет ни бурелома, ни непроходимых зарослей. Больших деревень или сёл я что-то пока не видел, всё небольшие местечки – хутора. Двухэтажный дом хозяина, скотные дворы, свинарники, конюшни, элеватор, навесы для сена, машин и другие строения – всё или кирпичные под черепицей, или литые. Дома работников на 3-4 комнаты, тоже кирпичные или каменно-бетонные под черепицей, всё покрашено – чистота, опрятность. У каждого домика садик с фруктовыми деревьями, ягодником и другими растениями, много цветов. В некоторых местечках есть и школы. Дороги все асфальтированные, даже в лес выложены камнем или засыпаны гравием.

30 мая. Нашу роту определили еще западнее. Облюбовали одну хорошую усадьбу. Белый двухэтажный дом. Прибыл командир, построил нас и спросил: «Кто из вас на гражданке работал счетоводом, бухгалтером или вообще на счетах?». Мы вышли трое: я и два сержанта. Я в роте почти один солдат. Есть еще несколько, но они к нам поступили только накануне, все  из освобожденных (орловчане, белорусы и даже один поляк). Все были увезены в Германию на работы.  Командир роты Быков Александр Александрович, помощник командира роты мл. лейтенант Елисеев, агроном – вот и все наше начальство. Остальные – старшины по хозяйству и сержанты- командиры отделений. А вся остальная братия - рабочие. Будем сеять и выращивать сахарную свеклу.

Меня поставили писарем роты. Отвели 2 комнаты под канцелярию и мое место жительства. Моя главная задача – составить строевую записку (нужны бумага, чернила). Пришлось, в первую очередь, искать бумагу по чердакам домов. Вырывал из книг чистые листочки. Карандаш у меня был. Сходил в соседний хутор, где видели школу. Пошарившись по комнатам, нашел несколько не полностью исписанных тетрадок, три ручки и пачку таблеток для чернил. Линейка – оторвал от окна рейку. К вечеру составил список роты как положено. Составил строевую в штаб и отправил со связным.  Связным у нас в роте определили поляка Изека, как самого молодого солдата. Да он и местность эту немного знал – работал где-то в этих местах.

На второй день наша рота собирала технику по усадьбам: тракторы, плуги, бороны, и другую – её здесь много в каждой усадьбе. Некоторых солдат отправили в здешние леса – ловить бродивших лошадей. На всё ушло  два дня, зато собрали 8 тракторов «Бульдог», несколько плугов, сеялок, много борон, косилок и сноповязалок. Пригнали 12 лошадей и 4 коровы. Это уже целый колхоз.  Я же за эти 2 дня оборудовал себе канцелярию. Приволок два двухтумбовых хороших стола, шкаф, четыре стула. Насобирал еще кое-какой бумаги, все разложил, как в настоящей конторе. В своей комнате организовал для постели диван с мягкими сиденьями, столик и два стула. Командир роты ст. лейтенант Быков раза три приходил, любовался моими приготовлениями, радовался устройством канцелярии, говорил, что быстро все сделал. Так как работы будут большие и писанины будет много - это уже пахнет гражданкой.

Нашей роте необходимо спахать 600 га под свеклу и посеять. Это много. К нам прибыл литерный мехвзвод с 20 трактористами и их хозяйством, чтобы быстрее вспахать и посеять эти площади. Мне необходимо каждый вечер все выполненное за день обмерять, пересчитать и утром дать сведения в штаб батальона. Кроме того, каждодневная строевая записка, потребность семян, горючего, дизеля, продуктов и другое. Ночами приходится за бумагами засиживаться чуть ли не до утра. Работы много.

25 июня. Вот уже почти месяц как наша рота  на сельхозработах. Хозяйство наше выросло. Лошадей только около 30 голов, 8 коров, бычок (правда, коровы у нас нигде не учитываются – это наш дополнительный паек). Есть своя мельница, пекарня,  крупорушка, до 10 тракторов с прицепным, с инвентарем, своя мастерская. Работы очень много. Недавно к своей свекле пришлось прибавить 218 га озимых зерновых культур, посеянных ещё немцами осенью 1944 года. Теперь нам и эти гектары придется убирать. Зерновые очень хорошие.

Рота сейчас занимается, в основном, прополкой, прореживанием свеклы. Один взвод на заготовке сена для лошадей и коров, которых нам ещё придётся держать, пока нас  куда-нибудь не перебросят. В мастерских готовят сноповязалки и молотилку. Молотилка какая-то очень интересная, всё у неё закрыто, стоит на колесах, как самолет. У нас таких ещё не было. Сегодня у меня есть немного свободного времени и поэтому я решил разобрать бумаги в столе, что за месяц работы накопилось (что сжечь, что подшить в дела) и наткнулся на свой блокнот – записную книжку. Даже обрадовался, думал, что где-то потерял. Вот и записываю свои очередные дела и препровождение времени службы.

Свекла уже большая, растет хорошо, но и сорняки не ленятся – тоже растут. Ребятам приходится по целому дню ползать с тяпочками.

Заинтересовывать работой наших сержантов трудновато – ленивые, приходится вменять за выполнение и перевыполнение нормы  выработки – выдавать наркомовские 100 грамм к ужину. Мне от этого не легче – к ужину все должно быть перемерено, обсчитано и подано нашему мл. лейтенанту – агроному, что кому положено. А днем ещё необходимо съездить на спиртзавод, получить спирт по нашей заявке - это тоже моя обязанность. Хорошо, что я  не пью, а то хватало бы мне недостачи с ним. В садах в этом году будет много фруктов и ягод, уже сейчас есть, но зеленые.

28 июня. Сегодня у нас праздник в честь 4-ой годовщины нашего 208-го армейского запасного полка, в котором мы сейчас находимся. Утром привезли со спиртзавода положенные по 100 грамм спирта. С утра лил дождь, а сейчас, в 12 часов дня, уже всё высохло и ярко светит солнце. Здесь, вообще, почти каждое утро идет дождь, а к обеду как его и не было, тепло. Поэтому всё хорошо растет, влаги и тепла достаточно.

30 июня. Сегодня  почти всю роту убрали с сельхозработ. Осталось  только 80 человек. Нас, солдат, только двое – я, да Павел Рябишников, дружок мой. Он и связной, и повар у командира роты.  Все остальные – сержанты и младшие сержанты. Остальных (30 человек) забрали в  трофейные роты. Ходил в штаб батальона, сдал список  выбывших. Штаб батальона от нас в 6 километрах – недалеко. А сейчас сижу в своей комнатке, пишу в своем блокноте. Стало скучно. Все знакомые ребята уехали.

1 августа. Сегодня ходил за яблоками в соседнюю усадьбу. В нашей     их оборвали «сержантики» еще зелеными. Яблоки уже почти поспели. Набрал полный вещмешок, поставил под койку. По комнате такой  фруктовый запах, дух захватывает. Не писал в блокнот целый месяц, да и нечего писать. Весь июль шли дожди. Работа вовремя не делается: то людей стало мало, то имеющиеся ленятся - заелись наши сержанты, как говорит командир роты. Да и правда, дисциплина стала хуже. А тут ещё дожди. Вчера с Рябишниковым ездили прогуливать застоявшихся жеребцов. Ездили верхами, видели, что на некоторых усадьбах появились хозяева. Возвращаются немцы в свои места. И у нас «приехали» на своих двоих хозяева усадьбы – старики: барон и баронесса. Пришли и прикатили в тележке свои вещи. Да основное всё было брошено здесь, в усадьбе, когда удирали от войны. Когда мы приехали в эту усадьбу, одних только охотничьих ружей в комнате стояло штук до десяти. Шмутья было разбросано полно. Все пришлось выносить и предавать огню. Ну, что хорошее, сдали в интендантство, туда пошли и ружья.

Хозяевам выделили комнату возле кухни. Они хоть и старые, но выглядят очень хорошо, шустрые. Попросили работу и мы их устроили на кухню в помощь старшине - подвозка топлива, уборка помещения. Дед работает – заменил один - двух наших сержантов.

12 августа.  Сегодня сходил в штаб батальона. Всё еще идут дожди и я, пока шел в штаб и обратно, промок до нитки, хоть и ходил в плащ-накидке. Сейчас в доме один за писаря, за дневального и за дежурного. Остальные все на работе. Работы в поле много, а нас всё меньше – переводят в другие части. Всё без изменений.  Вчера прибыл из Гумбинена, куда ездил для оформления подписей и с отчетом по вещ. имуществу. В основном живу хорошо, сам себе хозяин. Только плохо, что писем из дома так и нет уже больше года. Что там у них? Как будто все повымерли. Я пишу еженедельно, а от них ничего нет.

14 августа. Сегодня опять из роты выбыло три сержанта. Демобилизовали по возрасту двух и одного бывшего учителя. Нам, молодым, демобилизация не причем, ещё служить да служить.

10 сентября.  Не брал своего блокнота целый месяц. Работы много. Уже прошла уборка и обмолот зерновых. Даже я ходил один раз на вязку снопов. Связал 410 снопов, хоть норма сержантам - вывязать 350 снопов и на бок. Больше  убирали сноповязалками, но приходилось и пускать самосброски, а потом вязать снопы и складывать в суслоны. Вчера закончили скашивание зерновых, даже загнали два тяжеловоза – это бельгийские лошади с куцым хвостом, а сами очень большие и сильные, но медленные. Торопились закончить последние гектары, погоняли их хорошо, они пали и больше не поднялись. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Сегодня спал плохо, во сне видел всякую всячину и даже побывал дома, видел маму, Марию и Виталия, а проснулся опять на своей койке, в своем «номере» под шинелью. Скучно. На дворе опять идет дождь, заняться сегодня нечем. На втором этаже повар роты играет на фисгармонии какой-то прескучный романс.

18 сентября. Сегодня, наконец, получил письмо из дома. Узнал, что все пока живы. Мама пишет, что живут плохо, думает куда-то переехать. Но я, в написанном сейчас же письме, не советовал ей переезжать, нечего таскаться взад и вперед, как я  в армии. Ждать моего возвращения на месте, в своем колхозе.

20 сентября. Опять мне письмо, но письмо это историческое и интересное. Написано мамой еще 6 ноября 1944 года. Оно кочевало за мной следом по всем частям и госпиталям, где я за это время побывал.

Письмо прошло все огни и воды и нашло меня. На нем 7 разных штемпелей и печатей. Радости, конечно, оно мне уже не доставило и будет служить больше документом, чем письмом. Новости из дома я уже получил из письма, пришедшего ранее этого. Поэтому ответа на это письмо не писал. А сегодня подал рапорт в штаб полка о предоставлении мне отпуска на побывку домой, хоть на неделю. Думаю, что разрешат. Сейчас кое-кто из наших уже ездил на побывку домой. Правда мне ехать очень далеко, нужно много времени на дорогу.

30 сентября. Сегодня ездил в штаб батальона с отчетом и там получил указ о демобилизации. Увольняются из армии в запас военнослужащие, имеющие специальность шахтера, тракториста, сельского учителя, некоторые годы службы и имеющие три и более ранения. Привез указ в роту, вечером перед ужином его зачитали роте, а после ужина – паломничество в мою канцелярию. Всем надо самим, своими глазами увидеть написанное, самому прочитать и осмыслить, по каким статьям можно демобилизоваться. Многие очень обрадованы, подходят под этот указ. Я тоже очень доволен, подхожу к демобилизации, как имеющий три ранения. Мне, правда, работы опять прибавилось. Нужно оформить кучу документов на ребят, подлежащих демобилизации. Но это ничего, стоит посидеть несколько ночей, а там и домой… ранее ожидаемого отпуска по рапорту. Из роты демобилизуются 12 сержантов и мл. лейтенант – агроном.

4 октября. Все еще сижу, доделываю документы на бойцов - сержантов, увольняющихся в запас. Сегодня, да и в предыдущие дни, работаю с переутомлением, спать почти не приходится, болит голова. Вчера из роты взял себе двух помощников для переписки. Пишет один, а второй за связного – постоянно ходит в штаб батальона с бумагами. Сегодня уж очень тяжело – почти не спал, тороплюсь с оформлением бумаг. Завтра необходимо все документы на увольняющихся в запас увезти в штаб полка в Гумбинен. Поляк Янек подготовил уже лошадей для нашей поездки, а это 40 километров.

Работы по уборке свеклы закончились, да последнее время наши ребята почти и не работали, у всех домашнее  настроение. Последние гектары свеклы убирали гражданские, поляки. Территория, где мы находимся, передается Польше, со всеми посевами и недвижимым имуществом. Ну, бросаю блокнот, надо дорабатывать свои обязанности, хоть глаза от усталости закрываются.

12 октября. Вот уже 4-ый день в Гумбинене. Оформил на 7 человек, демобилизующихся из армии, документы, а на пять человек получил отказы – не подошли под указ. Через несколько дней  отсюда уеду в штаб нашего батальона, а числа 16 –го, наверное, опять мы, уже увольняющиеся, приедем обратно в штаб полка, получим продукты и домой.

15 октября. В своей роте. Приехал передать свою работу другому писарю – мл. сержанту Мирошниченко Ивану. Да и передача.. Какая там передача – показал что где лежит, что в какой папке, книге и вся передача. В роте почти никто ничего не делает, все о чем-то шумят, галдят. Которые едут домой – хлопочут о выезде, готовят свои вещмешки, чемоданчики. Рота совсем обезлюдила, не рота, а взвод – вот, что от него осталось. Все остающиеся ждут чего-то нового и вся работа по боку.

19 октября.  В Гумбинене. Сегодня должны были уехать домой, но не подали или не пришел эшелон с демобилизующимися из Кенигсберга, с которым поедем и мы. Эшелон сформирован и идет до Владивостока – нам по пути. Мы должны прицепиться к нему. Документы уже получены, продукты получены на 5 дней, да мне, по знакомству, напичкали полный карман продуктовых карточек - талонов на получение сухого пайка после пятидневного периода, до конца проезда до дома. Ожидание тягостное, правду говорят: «Хуже нет ждать да догонять».

20 октября. Сегодня уже окончательно знаем, что выезжаем в 5-00 вечера. Сейчас 1-30 дня, сидим на станции г. Гумбинен, эшелон уже подан. Так, что пройдет сейчас небольшой митинг (поздравления, наказы со стороны нашего командования) и поминайте нас фрау и польки, мы уже далеко, далеко на востоке.

Едем вчетвером до Новосибирска: бийчанин Штанченко  Дмитрий – старшина, до г. Бийска (с ним мы немного знакомы, он служил в нашем батальоне, но близкими приятелями до  этого не были); один товарищ из г. Новосибирска, другой со станции недалеко от Барнаула и я.

5 ноября. Вот уже второй день как в г. Бийск. Прибыли вчера ночью. Получил в военторге продукты на оставшиеся продталоны.  Только колбасы и сахара полный вещмешок, много хлеба, который пришлось в основном продать, оставил себе немного, а то носить тяжело. Сейчас сижу в заезжем доме инвалидов. Это на нашей стороне города Бийска. Только что пришел в заезжий дом от старшины  Штанченко Дмитрия, который второй день дома и пирует свое возвращение со своей родней.

В заезжем доме людей пока немного, все ждут попутных машин, чтобы добраться до своего дома. Вот и я жду.  Автобусы в Ойрот-тура, в связи с наступающим праздником 7 ноября (первый праздник после победы) не ходят. И в трудовое время здесь только 1-2 рейса, а желающих много. Вот и приходится ждать попутного транспорта. За время пути от Восточной Пруссии до сегодняшнего дня я за дневник не брался. Ехали тесно, шумно. Дороги не свободны, очень много людей едет. Сразу, как прибыли в Бийск, мы со старшиной получили продукты и решили попасть к нему домой. А живет он на этой стороне реки Бия. Моста нет, паром убран, на реке шуга. Он знает лодочников- частников. Пошли к ним. Ходили долго от одного к другому. Перед праздником, как назло, все пьяные. Упросили одного кое-как за колбасу и хлеб, сказали, что сами будем грести. Он решил остаться на остаток ночи у своего кума, домой вернется завтра. Его жену уламывали полчаса, да хорошо, что она какая-то родня Дмитрия. Переплыли мы без особых  происшествий, только мозоли веслом набили. Лодки здесь большие, тяжелые, да еще шуга шла сильно – пришлось попотеть. Отец и мать, брат и сноха Штанченко были несказанно обрадованы, побежали ночью же топить баню, где через час мы уже смывали с себя дорожную грязь и пыль. После бани – богатое, по времени, застолье. Была и водка, к которой я всё не могу привыкнуть – я её туда, а она норовит обратно. Сегодня утром все Штанченки пошли к жене Дмитрия, которая за время его службы  «скурвилась» и ушла от них жить отдельно. Живет где-то на краю города. А я пошел в заезжий дом и решил записать все свои впечатления. Ждем машины, которые должны были подойти и забрать нас  и увезти до места жительства. Как охота попасть домой до 7 ноября!

8 ноября. Всё еще в опостылевшем заезжем доме. Людей стало много. Машин в нашу сторону нет, никто не едет, все решили праздновать дома.  С  5-го по сегодняшний день в сторону Усть-Кана не пошло ни одной машины. Вечером вчера с эшелоном приехали много солдат из нашего края (Шебалино, Онгудайский, Коксинский районы). Среди них: Головин Павел Галактионович – наш сосед из Чечулихи, Федоров Асон (теперь Иван) Иосифович из Коргона и Басаргин Иван  А. из Тюдралы. При встрече, как водится, хорошо гульнули. Водку доставали здешние «прости-господи», только деньги подавай.  А деньги у некоторых сержантов и старшин есть, да и у кое-кого из солдат имеются.

Людей скопилось не на одну машину, а их всё нет и не предвидится. Когда ещё после праздника они загрузятся и пойдут в наши края.

10 ноября. Всё еще в Бийске. Вчера, на базарчике у заезжего дома, случайно встретились с нашими девчатами – Ключевской Колмаковой Анной (Нюськой) Ливановной и Чечулиной Зоей из Талицкого маралосовхоза. Они тоже ждут машину ехать домой. Машина у них есть  на заезжем доме  маралосовхоза, но она еще на ремонте. Они пообещали нас забрать с собой. Машина пойдет без груза. Мы с Павликом Головиным пошли с ними к их шоферу. Шофер согласился увести нас, человек до 10, до с. Усть-Кан. Там он останется получать груз и везти его обратно в г. Бийск. К вечеру перебрались в заезжий дом совхоза «Талицкий». Вместо 10 человек нас набралось уже 16 гавриков.  Ждем. Вот и праздники не удалось отметить дома. С 8 на 9-ое ноября выпал большой снег - не пробредёшь. Как поедем, как дорога?. Ну, да как-нибудь, нас много и машина маленькая, подтолкнем, подсобнем – не привыкать, бывало хуже.

14 ноября. В Усть-Кане.  Вчера в обед добрались кое-как до нашего района. Ехали с приключениями, полная машина пассажиров, почти все – демобилизованные. Но до Усть-Кана доехали только 12 человек, из которых семеро из Усть-Коксинского района, остальные наши. Обосновались в заезжем доме колхоза «Новая жизнь», т.е. Чечулихинского колхоза. Девки: Колмакова и Чечулина, ушли на какую-то квартиру, к своим знакомым. Вчера вечером я сходил в заезжий дом колхоза «Молотовский» и узнал, что от них поедет в Ключи домой женщина- колхозница, которая приезжала с маленькой девочкой в больницу. Она пообещала довезти меня до нашей Владимировки.

Дорога убродная, ехать тяжело, поэтому она берет  только одного меня, а Головин П.Г. будет еще ждать попутного транспорта. Федоров Асон остался в Усть-Кане. Вчера вечером, вернее ночью, мы его «пропили», женили на Паутовой Елизавете, жительницы Усть-Кана. В Коргон он сейчас уже не поедет.

Сижу на заезжем  колхоза имени Молотова, жду хозяйку подводы. Скоро уже 11 часов, она ушла в больницу за какими-то лекарствами для своей дочки. Скоро, наверное, поедем. Как меня встретят нежданного. Я писал, что мне еще служить да служить, как «медному котелку», а сам вот уже около порога дома.

15 ноября. Ну вот я и дома. Вчера, уже поздно вечером, мы подъехали к нашему селу Владимировка. Подъехали к моему домику, а там людей - почти весь колхоз. Как они узнали, что я приеду сегодня? Ведь нет ни телефона, ни рации и вот тебе… сюрприза не получилось. Оказывается, кто-то из чечулихинских был в Усть-Кане, прослышал о нашем приезде и, проезжая днем через наше село, уведомил мою мать, чтоб ждала сегодня своего сына из армии. Мать есть мать, сбегала к дяде Павлу Анисимовичу, к тетке Ирине Фирсовне. Сестренки оповестили своих сверстниц и «деревенский телефон»  сработал.

Весь вечер – вопросы, вопросы, слёзы и опять вопросы. Дядя Павел принес немного пива, председатель колхоза Мельников П.Л. – бутылку какой-то мутной водки. Закуска – моя колбаса, да домашние  картошка с капустой. Но я немножко выпил, крепился, чтобы не вырвало при всех. Обошлось. Сегодня вечером  председатель колхоза пригласил к себе в гости, придется идти. Мои «годки» еще никто, из оставшихся в живых, домой не вернулись. Я первый. Кое-кто еще в госпитале, другие служат.

Дома! Живой, хоть три раза раненный, но живой и дома!!!