Мой дед родился в деревне  Духовщина Смоленской области в семье крупного торговца  и помещика, имевшего до 1917 года 250 десятин земли, 50 коров, 30 лошадей и наёмной силы ежедневно – 10–15 человек. В связи с этими обстоятельствами, в 20-е годы был лишён избирательных прав, но в 1931 году был восстановлен в избирательных правах как имеющий трудовой стаж на основании Постановления Президиума ВЦИКа от 22. 04. 1929 года.

(Справка Ленинградского Областного Исполнительного Комитета и Ленинградского Совета от 01. 07. 1931 года, №-0220-8).

В воскресенье 22 июня 1941 года вместе с семьёй находился на даче в деревне Елизаветино.

23 июня – сборный пункт на ул. Казначейская, затем вместе с другими  шёл по Садовой улице мимо своего дома №42, через Невский пр. – Литейный мост на Финляндский вокзал и на поезде в Зеленогорск.

24 июня дано обмундирование, в течение 10 дней сформирован Отдельный батальон станции снабжения. Младший командир – старший сержант взвода связи.

Участвовал в прорыве блокады в январе 1943 года, был ранен – на всю жизнь инвалид Великой Отечественной войны II группы.

Награждён медалями и орденом Красной Звезды.

Из воспоминаний К. С. Кургузова:

Январь 1942 года.

«В конце января остатки нашего батальона перевели на станцию Рыбацкое. Заняли школу, другие дома. Для командира отвели маленькую комнату на втором этаже, там была кирпичная плита. Видимо, раньше на ней готовили завтраки для школьников. Установили связь с подразделениями – Аня и Нина – связистки, по очереди дежурили и жили здесь.

В Рыбацком дистрофия дошла до полного изнеможения. Умирали по 10-15 человек в сутки. Как я выглядел в Рыбацком?  Начали скрипеть суставы  ног и рук. Этот скрип было неприятно слушать. Когда зашёл врач, я ему объяснил, что происходит со мною.  Выслушав, он сказал, что раньше Ваш организм питался за счёт жиров, затем за счёт мышц, а теперь за счёт хрящей. Были упорные запоры, частое мочеиспускание. Однажды я пришёл на коммутатор и здесь со мной произошло нечто ужасное: из худого я вдруг стал особо полным – я распух от голода  и  упал на пол. Меня положили на плиту, она была чуть тёплая, и я ясно помню, как Нина сказала зашедшему командиру батальона, что я к вечеру должен кончиться. Так умирали все от голода, так и я должен был умереть. Врач к таким больным не вызывался. Наутро принесли мой паёк, я съел и потом через 2 дня встал, но остался в этой комнате. Пойти во взвод я боялся – не дойду. Потом меня как младшего лейтенанта стали назначать дежурным по кухне, здесь я начал двигаться и понемногу поправляться».

Конец мая 1942 года.

«И вот я дома: дети – Валя, 6 лет, Тане – 3 года. Жена странно смотрит: ни радости, ни горести, безразличный взгляд. А детишки, как увидели меня в зелёной форме и с бородой, так сразу, как воробьи,  убежали к бабушке в комнату.

Свой паёк я отдал тёще, так как жена была почти невменяемая. Тёща распоряжалась питанием жены и детей. А я решил два дня ничего не есть. Здесь я узнал подробности смерти моих родителей – отца и матери, как они умерли от голода. Подсчитали родных, умерших – 26 человек. Жена моя – скелет, обтянутый кожей, лучевая и локтевая кости хорошо просматриваются. И я решил, что вижу её в последний раз, чтобы она выжила – надежды не было, дети останутся сиротами. Описать даже теперь через 26 лет того своего чувства невозможно. Я беспомощен. Я не могу абсолютно ничего сделать для детей. А завтра  я должен вернуться на передовую…»