Историю жизни своего дедушки Иванова Алексея Еремеевича, я знаю из рассказов мамы Поповой Нины Алексеевны и нескольких фотографий и документов, которые остались в нашем семейном фотоальбоме. В преддверие 65-летия празднования Победы в Великой Отечественной войне, мама написала статью о четверых братьях Ивановых, которые служили и отдали свой долг за родину, в нашей городской газете «Новая жизнь», которая была выпущена 8 мая 2010 года. Вот, отрывок из статьи про Иванова Алексея Еремеевича.

«Я хочу рассказать вам о четверых братьях Ивановых из села Сторожевого Усманского района. В их жизни, судьбе, как в зеркале, отражена жизнь и судьба целого поколения мужчин, совершивших свой подвиг в войну и в послевоенные годы. Начну рассказ о старшем из них, моем отце Алексее Еремеевиче,1909 г.р.

До войны он отслужил срочную службу, женился, работал плотником и столяром сначала в юридическом техникуме, затем инженерно-строительном техникуме города Воронежа. Войну встретил отцом двоих детей — зрелым мужчиной, который много умел, кое-что знал и повидал в этой жизни. Он ушел на фронт 3 июня 1941 в составе 228 стрелкового полка. Сражался под Ленинградом, там 5 мая 1942 года получил сквозное пулевое ранение, контузию. После лечения в госпитале города Иркутска был уволен по ранению 10 августа 1942 и вернулся инвалидом в родное село.

 Потерял свою первую жену, остался вдовцом с 2 детьми на руках, женился на нашей матери Татьяне Михайловне, у которой муж погиб на войне и она тоже осталась с ребенком на руках. Родили еще троих детей и тихо очень рано завершили свой земной путь. Отец умер в 62 года, мама в 54.

 После войны наш папа плотничал и столярничал. Рубил избы, ставил «вверх», переделал массу столов, табуреток, сундуков и прочей немудреный мебели сельских жителей. Мой отец был удивительно контактным человеком. У него были добрые знакомые в Усмани, Графской, Отрожках и Воронеже. Он ездил к ним в гости, люди приезжали к нам, сидели за столом, степенно выпивали, вели неторопливые беседы, но никогда не было воспоминаний о войне, хотя все они были фронтовиками. Отец очень любил нас детей, гордился нашими успехами. Мы часто приглашали в школу участников войны, они рассказывали о своих подвигах и фронтовых буднях. Но все мои попытки  вовлечь в разговор отца заканчивались неудачами, он не любил вспоминать о войне, отвечая: «Да, что ж, хорошего в этой страсти господней!». Мне по-детски обидно было, что у него нет наград, да и ранение было незаметным, «не страшным»: на груди маленькая точка, а на спине дырка, в которую почти входил мой детский кулачок. 

Как-то летом, после уборки сена, я с отцом сидели в саду, отдыхали и я задала отцу, как сегодня мне кажется, чудовищный вопрос: «Почему ты не умер, ведь пуля прошила грудь навылет?». И в первый и единственный раз отец рассказал мне о войне и своем ранении. Их 228 стрелковый полк в апреле 1942 был доукомплектован и переброшен из под Воронежа под Ленинград. Пополнение, молоденькие ребятишки 18-19 лет, держались весело. В вагоне самым  «старым» оказался мой отец, в ту пору старший сержант. Лейтенант, командир их подразделения, был чуть старше своих солдат. На весь вагон — наган командира и несколько винтовок. Остальные были без оружия, сказали, что довооружат на месте.

 — Прибыли на место, высадились в поле. Тут немец налетел, начал бомбить. Солдаты молодые, в кучки жмутся, бегут толпой. Лейтенант и я кричим: «Разбегайся и ложись, разбегайся и ложись!». В воздух стреляем, да, разве кто услышит, в этом аду кромешном! Отбомбили, собрались, посчитались, много полегло. Отошли к каким-то посадкам, там выдали гранаты,  винтовки, пулемет и мы пошли. К ночи подошли к высотке, залегли, лейтенанта куда-то вызвали. Прибегает назад, говорит: "Дали задание: дзот подавить и высотку взять. Ну, что Алексей Еремеевич, если в лобовую атаку пойдем всех положим". Решили, что дзот надо забросать гранатами, выделили 3 двойки из добровольцев, в том числе, и я. Помолились, взяли гранаты, поползли с напарником в лоб, те с боков. Помню, встал, гранату бросил и будто меня в грудь колом ударили. Очнулся, ничего не слышу, сказать ничего не могу, вижу ребята меня куда-то несут. Ну, слава богу, думаю, не бросили и опять сознание потерял. Во второй раз очнулся в санитарном поезде. Нас, раненых, контуженых, увечных везли в Сибирь. Меня сняли в Иркутске. Врачи, сестрички в госпитале хорошие были, рану залечили, потом потихоньку и глухота прошла, и разговаривать начал. Там же встретил земляка воронежца из нашего состава, его в ногу ранило. Он и сказал, что дзот мы все же подавили и высотку взяли…

 я его перебила:

 — Папа, ты же подвиг совершил, награду за это должна быть!

 Отец задумался и говорит:

 — А она у меня есть!

 — Где? — спросила я, внутренний ликуя.

  —А разве, дочка, это не награда, что остался жив? Под высоткой, земляк сказал, почти все наши полегли, а молодые были. Вот им награды надо выдавать, а не нам, живым. А мы с тобой сидим, отдыхаем разговариваем, сейчас мать обедать позовет, а к вечеру еще пойдем, покосим, вот тебе и награда,  — и продолжил, — а пуля была разрывная, хорошо, что насквозь прошла, вот поэтому на груди маленький бугорок, а на спине дырка. Но врачи хорошие попались, отходили, дай им бог здоровья!

 Этот незатейливый рассказ о войне поверг меня в шок. Воспитанная на подвигах пионеров-героев, молодой гвардии, Зои Космодемьянской и других героев войны в самом истинном и высоком смысле этого слова, я и от отца ожидала подобного, героического: криков  «Ура!», «За Родину!», но всё оказалось обыденно и страшно! Больше отец ничего и никогда не рассказывал о войне, а я перестала приглашать его на пионерские сборы и всякие торжества, поняв, что этого отец никогда и никому не расскажет. Много позже я поняла, что тот единственный рассказ отца о войне был самым честным и самым искренним откровением фронтовика из всех когда-либо услышанных мною…»