Никогда не забыть мне те первые дни войны…

     В ночь с 21 под 22 июня, мне, командиру паркового взвода 117-го  Отдельного Противотанкового Артиллерийского Дивизиона, было приказано быть в наряде, в качестве одного из помощников дежурного по военному лагерю.

     Помню… первая половина  ночи тогда прошла как обычно; я проверял бдительность часовых на постах, отведённых мне под контроль; и уже перед рассветом, я зашел в свою дежурную палатку, сел на нары, и задумался… как пошло внутреннее волнение… удивляясь этому я размышлял, почему это я так взволновался… И вдруг слышу, кто то быстро подходит к моей дежурной палатке. Я вышел из неё. Передо мной уже стоял посыльный дежурного по штабу 41 ст. дивизии и говорит мне:

      - «Получен приказ Первого!. Тревога!. В ружьё.».

     Извещение этого приказа, резко отличалось от обычных, ранее, не один раз подаваемых, при учебных занятиях подъёма по тревоге, при лагерных учениях. Обычно он подавался звуком трубы горниста, или резким, громким голосом одного из дежурных офицеров…  А здесь, передо мной посыльный штаба дивизии, сообщает это мне тревожным шепотом… Я как то в начале усомнился … Верить ли этому?! Но тут же в дали послышались сильные взрывы… а со стороны границы возникла сплошная пальба…  И тут-же услышал обще лагерный сигнал тревоги… Весь лагерь сразу всполошился как будто никто не спал… и каждый приступил делать то, что ему было положено, что не один раз делалось в процессе учебных тревог… по сигналу «Тревога!...В ружьё!!!»

     Мне было приказано оставить дежурство и срочно быть в своём подразделении, приступить к выполнению своих обязанностей, командира паркового взвода, поднятого по команде «..Тревога!.. В ружьё!..».

     Все батареи дивизиона немедленно направились на свои закреплённые и не один раз уже «отработанные» боевые позиции, расположенные по фронту границы между гарнизонами Рава-Русского Укрепрайона.

     Прибыв на свои огневые позиции, дивизия сразу вступила в бой, открыв огонь из всех орудий по уже видимым целям.

     Передовая часть фашистских войск уже находилась на нейтральной полосе границы, а остальные их войска вели интенсивный огонь в нашу сторону из всех орудий, миномётов и пулемётов со своих открытых позиций, уже видимых нами, а так же и закрытых, по ту сторону границы. А вскоре появились и их самолёты, бомбардировщики и истребители, которые тоже начали «поливать» наши позиции огневыми средствами.

     Помню я всю эту обстановку… Она была для меня просто неожиданная, и непредвиденно ужасная…

     Сплошной гул разрывов бомб,  снарядов и мин обрушился тогда на все наши огневые позиции. Вся эта пальба, с их, и нашей, стороны превратилась в сплошной адский несмолкающий гул и визг разрывающихся и летящих рядом снарядов, мин и пуль.

     Огонь противника, конечно, был заметно сильней нашего. И когда немцы чувствовали что наш огонь подавляется и ослабевает, они тогда пытались, несколько раз, своими атаками пробить брешь  в нашей обороне и бросить в неё свои танковые соединения. Но все их попытки раздавить нашу оборону разбивались о стойкость нашей 41-й дивизии,  в том числе нашего 117-го дивизиона. А на участке 102го стрелкового полка, контратакуя бойцы вторглись на германскую территорию на глубину до 3 км  и 10км по фронту.

     Семь дней и ночей упорных, несмолкающих боёв наша дивизия сдерживала натиск вражеских сил на нашей границе. Немецкие войска уже грозили окружением наших воинских частей, и лишь тогда, после получения приказа, в конце дня 26-го июня, об отходе со своих позиций. Нашей дивизии понадобилось ещё два дня держать фронт обороны, чтобы  дать возможность всем полкам, батальонам и другим частям и подразделениям,  рассредоточенных по фронту границы, организованно, под прикрытием защитного огня, сняться  со своих позиций и начать отходить.  

     Лишь 29-го июня фашистские войска смогли войти в город Рава-Русский.

К этому времени были вывезены всё необходимое хозяйство дивизии  и  все раненые.

          За первые три месяца войны, я был четыре раза  контужен с потерей сознания, но всё время оставался в строю. Хотя я не входил в состав огневых расчётов наших батарей 45 мм пушек, но заботясь за технически исправным состоянием арт. тягачей и боеспособности их водителей, мне приходилось быть на передовой линии фронта, обычно там, где предполагалась смена позиции. А когда тягач, поставив орудие на позицию, отправлялся по близости в укрытие, я старался проверить танкетку, её техническое состояние и  если надо, среди боя, совместно с бойцами ремонтного отделения, вводил её в строй. Но так как наши батареи не всегда находились на одном месте, а придавались стрелковым подразделениям и были разбросаны по фронту, на несколько километров, мне приходилось мотаться с одного конца фронта на другой, выполняя приказы командира дивизиона. Мне приходилось несколько раз выполнять обязанности водителя арт. тягача,  а так же обязанности вышедших из строя бойцов огневых расчётов  пушки.

     Приходилось принимать участие по ликвидации диверсионных групп противника, забрасываемых в тыл наших войск. Не один раз приходилось быть под бомбёжкой с самолётов, под разрывами снарядов и мин. Приходилась участвовать и в рукопашных схватках.

     Приведу вам некоторые случаи той поры, первых дней войны…

     На второй или третий день войны, командир дивизиона, майор Подольный, приказал мне, немедленно,  лично,  добраться в одну из наших батарей, которая должна была целиком менять свою огневую позицию, не прерывая боя. Я должен обеспечить, что бы все арт. тягачи были на ходу ( а мне сообщили, что два из них не могут завести). В штабе мне показали на карте, где эта батарея находится и рассказали как к ней добраться.  Почему лично мне это было поручено? Потому, что в это время, весь личный состав отделения бойцов ремонтников моего взвода,  по приказу штаба дивизии,  бросили на ликвидацию неприятельского десанта, которые с тыла с боем пробивался к штабу дивизии. Штабной мотоциклист немного меня подвёз, где это было возможно, не на виду немцев, а потом я добирался пешком. На своём пути, мне предстояло обойти стороной вклинившуюся «языком» в наше расположение, одну немецкую группировку, которая, видимо, намеревалась взять в кольцо, эту нашу батарею, или помешать ей, сменить свою позицию. И вот, пробираясь через посадки кукурузы, я, неожиданно для себя за одним из кустарников, росшим в этой кукурузе наткнулся, «лбом в лоб», на сидящего на земле немецкого унтер офицера, который переобувался и перебинтовывал свою ногу, очевидно, легко раненую. Его автомат и пояс,  с кобурой пистолета, я увидел, лежали рядом с ним на земле. У меня с собой был лишь один револьвер, системы «наган». Я его быстро выхватил из кобуры, но сразу сообразил, что стрелять рискованно, т.к. если здесь этот один немецкий вояка, то не далеко и другие. И я, своим выстрелом обнаружу себя и возможно не смогу выполнить приказ. И отойти назад нельзя… немец схватит автомат и даст мне очередь в спину… Это всё у меня в голове мгновенно проскочило… и я молча, свой револьвер направил на этого, сидящего на земле немца, и какой то момент мы оба молча смотрели друг на друга, не шелохнувшись. Он был от меня метров на 5-6.  Я, держа его на прицеле, левой рукой показал жестом на своём рту «Тихо!», и одновременно сильным броском, очутился возле него, и со всей силы, наганом ударил его по голове и сразу же зажал ему рот и нос, не позволяя дышать. Немец дёргался, пытаясь освободиться, но всё слабя и слабея и сник, даже не пикнув.  Для уверенности, я ему ещё нанёс сильный удар, потом забрал его автомат и ремень с кобурой, в которой был пистолет системы «парабеллум», и быстро спрятался в зарослях, стараясь их не шевелить, демаскируя свой уход. А вскоре услышал за спиной крики немцев и автоматную очередь. Но был уже далеко…

     Добравшись до батареи, выполнил приказ, вместе с батареей доехал на тягаче до новых позиций и уже от туда вернулся в расположение штаба дивизиона, и доложил обо всём, в том числе и о том, что со мной случилось, предоставив в доказательство немецкий автомат. А парабеллум я спрятал в инструментальной сумке, оставив его себе. При  выходе из окружения, в сентябре 1941года, я утопил его в болоте, когда кончились патроны.

     После этого, первого в жизни, убитого мной немца, я долго помнил его остановившийся взгляд, с поднятыми вверх зрачками. Он и во сне долго не давал мне покоя. Я никогда не думал и не ожидал, что смогу сотворить такое убийство. Всё это произошло за короткий миг, неожиданно для меня самого.

     После, мне не раз приходилось видеть момент падения вражеских солдат, после моего выстрела… но это уже не оставляло у меня в душе такой отпечаток, как та, первая встреча с врагом «с глазу на глаз».   

     Возвращаясь как-то от одной боевой позиции 45мм пушек к месту стоянки замаскированных моих автомастерских, пройдя по открытой местности я внезапно очутился то же, как говорится «один на один» с бреющим в полете в мою сторону, немецком самолёте «мессершмитт» .  Лётчику я, наверно, показался сверху, каким-то большим начальником, что-ли? Я был одет в синий комбинезон, перетянут поясным ремнём с кобурой моего револьвера  и опоясан крест на крест ремнями – портупеями, и с кожаной инструментальной сумкой.

     Подлитая ко мне, он обрушил на меня весь веер пуль, но ни одна пуля меня не задела. Я побежал в сторону небольших кустов.  Летчик, видя что я жив, разворачивается и вторично поливает меня очередью. И опять все пули мимо! Он разворачивается в третий раз и опять разряжает коробку на меня… Я не стол испытывать судьбу в четвёртый раз, упал на землю и затих.  Немец пролетел и удалился, посчитав меня мёртвым.  Я полежал на земле, убедившись что он улетел,  поднялся и благополучно добрался до своих. Батарея была не далеко и когда я туда явился, командир батареи спросил:-«…это тебя «мессер»  утюжил?... а мы гадаем.. кого это он нашел на этом пустыре…».

     Вот так, в те первые дни, немецкие лётчики хозяйничали в небе, гоняясь даже за одинокими бойцами Красной Армии. А своих самолётов, впервые месяцы, я и не видел ни одного.

     А вот как я получил первую контузию.

     Сообщили, что во время смену огневой позиции наших орудий, попали под сильный арт. и миномётный обстрел, один наш арт. тягач и был повреждён. Двигатель завести не могут, водитель контужен. Добравшись к ним и устранив неисправность, я сел в кабину, на место водителя, а травмированного водителя усадил рядом, у пулемёта.  Я запустил двигатель и мы направились к огневой позиции орудия этой танкетки, куда откатили в ручную, расчёт орудия. И в это время на нас опять обрушился миномётный огонь, видимо движущую танкетку держали под прицелом. Мины сыпались как из мешка и одна угодила в броню танкетки, возле открытого моего люка. Грохнуло, я потерял сознание,- был контужен. Двигатель видимо заглох,  и тягач остановился. Сколько мы сидели вдвоём, оба контуженные, я не помню, но когда пришел в сознание, то увидел что водитель, сидящий на месте стрелка, пользуясь средствами аптечки, возится со мной, приводя меняв чувство и обрадовался, увидев, что я жив. Нас уже не обстреливали.  Я огляделся и немного выждав, завёл двигатель и попробовал тронуться с места. Всё было, вроде нормально, тягач шел свободно и я воспользовавшись неровностью местности, благополучно добрался до орудийного расчёта. Бойцы расчёта сообщили нам, что они всё видели, как нас «подбили», и были рады, увидев нас. С ними я побыл некоторое время, и убедившись, что водитель сможет вести тягач,  я их оставил, и отправился в расположение места нахождения нашей автомастерской. Послав бойца,  доложить командиру дивизиона о выполнении приказа и что я легко контужен, я остался в строю.

     В один из последних дней, перед отходом с пограничной полосы, командир дивизиона майор Подольный,  приказал мне, вместе с офицером штаба, срочно на автомашине добраться в Потылыч, на зимние наши казармы и там ликвидировать всё, что могло бы быть использовано врагом, и взять с собой из кладовой штаба дивизиона, всё, что можно, а остальное  привести в негодность, или зарыть в землю и тщательно замаскировать. Потом снять пост охраны, трёх бойцов и вернуться, взяв их с собой.

     Закончив всё, что надо было сделать и заканчивая уже маскировку, зарытых в землю вещей, (негодные пишущие машинки и другие кое что из штабной конторы). Офицер, убедившись, что всё сделано правильно, уехал в сторону тыла,  на своём мотоцикле, а мы, уже садясь в машину, были обстреляны из стрелкового оружия, со стороны высоты, на которой раньше располагался артиллерийский парк нашего дивизиона. Не отвечая на выстрелы, что бы не задерживаться, мы выехали из Потылыча, в сторону фронта, откуда была слышна сильная канонада. По дороге нас обстреляли вторично, уже видимой нами группой лиц одетых в гражданское, выходящих, впереди нас на дорогу, из придорожных зарослей. Двое уже стояли на дороге, вооруженные винтовками, давали нам сигнал остановиться.

     Я, сидя в кабине рядом с водителем, решил, что останавливаться не следует, и дал команду водителю, прибавить газ, а сам взял его винтовку, из за спинки сидения и на ходу, своими выстрелами уложил этих двух.  Проехав мимо лежащих, благополучно доехали до штаба дивизиона и доложили о выполнении приказа и о случившемся на дороге, я получил одобрительную оценку моих действий.                       

     А совсем уже перед отступлением, где-то 27-28 июня, майор Подольный приказал мне заправить все, по возможности, арт. тягачи, горючим, до полного бака, и несколько бочек погрузить на одну из выделенных мне для этого автомашин ГАЗ-АА. Склады горючего у нас были на окраине Рава-Русской, и пока я занимался этим делом, вместе со своими бойцами, световой день заканчивался, начало смеркаться. Мне запомнилось это время  тем, что тяжело было оставлять городок Рава-Русский в котором что то взрывалось, и что то горело. Он был в каком то зловещем освещении и дымовой завесе. Зрелище было тяжелое. Жаль было оставлять городок в который мы входили ещё в сентябре 1939 года.

     Двигаясь по шассе в колоне отходящих, в сторону Львова, автомашин, немного отстав от них, мы с водителем (я сидел рядом в кабине), увидели справа от дороги, группу людей с мотоциклами, которые уже в сумерках просматривались не ясно. От неё отделился один человек, который на бегу, в сторону шоссе, впереди нас, видимо надевал гимнастёрку, через голову, и застёгивал ремень, с кобурой револьвера, одновременно давая нам сигнал остановиться.

    Я оглянулся назад, сзади нас ни каких машин близко не было видно. Значит это он нас, хотел остановить. А майор Подольный предупредил меня, что бы никаких автомашин, без его указания, не заправлять, тем горючим, которые в бочках в кузове нашей машины. Если мотоциклам нужно подзаправиться, то я не имею права. И видя, что водитель уже сбросил газ, собираясь остановиться, глядя на меня, ожидает  моего решения. Я смотрю на того, кто уже добежал до шоссе, и вижу, что на нём наша советская, солдатская гимнастёрка с какими то петлицами  на воротнике, не разобрать.  На голове наша пилотка, а подпоясан он ремнём с немецкой пряжкой, точно такой, какую я взял у убитого мной унтер офицера, несколько дней тому назад, и кобура не наша, и находилась она не там, как носили наши офицеры, а впереди на животе. Кроме того он был обут в немецкие сапоги (голенищем  дудкой, снизу вверх). Заметив всё это, я водителю говорю: -«… смотри как он одет.. не немец ли это?». А когда этот тип, видно понял, что мы не собираемся останавливаться, стал  доставать пистолет, из кобуры, я приказал водителю:-«.. газуй! … дави  гада!…»... А сам достал из кобуры наган и дважды выстрелил через открытое окно двери.   Водитель газанул и сбил его с ног, а по нас из той группы, что осталась в стороне, был открыт яростный огонь из автоматов. Но к счастью, не одна пуля не попала в бочки с горючим.

     Мы благополучно нагнали колонну автомашин,  нашего подразделения и поехали дальше в сторону Львова.

     Во Львов наша колонна не повернула, а пошла в сторону Киева.

     2-го июля, наша дивизия была под городом Злочев, а 3-го под Тернопылем.  Вот здесь, движущаяся колонна машин нашей дивизии, попала под сильный артиллерийский огонь и бомбёжку с воздуха. Один из снарядов, разорвался вблизи нашего ремонтного фургона, в кабине которого сидел и я… Осколками снаряда был тяжело ранен в шею водитель. Он потерял сознание, а машина, потеряв управление, чуть было не съехала с крутой обочины  шоссе, и могла бы опрокинуться. Я успел перехватить руль и как мог, управлял машиной, сидя с боку и всё же вывил её из опасной зоны. Остановив машину, я силами бойцов моего взвода, ехавших в кузове, перевязал кровоточащую шею раненого, остановив одну из обгонявших нас санитарных машин, передали раненого товарища врачу нашего сан. батальона. Садясь в кабину, на место водителя, вторым разорвавшимся снарядом,  я  был отброшен и сбит с ног. Я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то увидел, что мои бойцы вносят меня в ту же санитарную машину. Я воспротивился этому. Врач сказал:

-« .. у вас сильная контузия и сотрясение мозга…», но я не согласился бросать своих бойцов, и с их помощью, забрался в кузов, а один из бойцов сел за руль. Мы благополучно выбрались из города Тернополь…..

     5-го июля 41 года были уже у старой границы нашей страны, между Гусятиным и Сатановым, где нам опять пришлось принять участие в ожесточенных боях, несколько дней отражая атаки эсэсовской воинской части фашистов, которая старалась взять нас в кольцо. Но это им не удалось, отбив атаки, мы двинулись дальше, куда нам было приказано.

     10-го июля, под Бердичевым, сильно поредевшая наша дивизия, отражала танковую атаку немцев и вырвавшись из «клещей», сосредоточилась в районе Коростышева, а после, подтягивая отставшие части прикрытия, по приказу, отошла в район Белой Церкви. Следуя туда, дивизия непрерывно  отражала атаки преследующих, превосходящих сил противника, в числе которых была немецкая дивизия «СС» «Викинг». Враг старался окружить нас, не давая продвигаться к Белой Церкви.

     Особенно тяжело нам было с 25 по 29 июля, где две батареи нашего 117 противотанкового арт. дивизиона,  отражали натиск атак танковой части противника в районе сел  Мироновка и Качарлык. В этих боях, я вынужден был заменить выбывших из строя бойцов огневых расчётов 45мм пушек. Был и наводчиком и заряжающим…

      А позднее, по сложившейся обстановки, воевал в строю стрелковой пехотной части, временно  сформированной из бойцов разных частей для ликвидации прорыва немецких частей, контратакуя,  дважды ходили в рукопашную атаку…. Здесь коли и бей, что есть в руках…. Звереешь!

     Да!.. и такое было…

     Преодолев натиск противника, прорывающиеся к Киеву, части нашей дивизии, а вернее то, что от неё осталось, 1-го августа  мы вошли в город Белая Церковь.  

     В этих боях, под Белой Церковью, я получил третью контузию от разрыва снаряда из орудия немецкого танка, прорвавшегося  с фланга на нашу позицию 45мм пушки, где я заменял убитого наводчика.  Контузия была тяжелая… я некоторое время ничего не слышал и ели стоял на ногах. Сильно кружилась голова, но так как в близи санитаров не было, бойцы моего отделения довели меня до авторемонтной мастерской, находящейся в укрытии,  и два или три дня, я вынужден был пролежать на куче тряпья, среди инструментов и запчастей, трясясь и болтаясь, во время смены позиций.

     А как немного легче стало голове, я опять был в строю сражающихся… хотя медицинский персонал нашего санбата, настаивали, что бы я перешел к ним, а они бы меня отправили в тыл, в госпиталь, но я и тогда отказался от этого.

     Из Белой Церкви, дивизии было приказано отходить к Днепру, под Киев и там обеспечить оборону и переправу через Днепр отходящих войск и эвакуацию населения.

     К этому времени от всего нашего дивизиона осталось лишь четыре арт тягача с орудиями.  

     Наконец поступил приказ переправляться через Днепр, всем частям дивизии, но мост через реку, бомбёжкой противника с воздуха, был уже разрушен.

     Нам для переправы через реку Днепр пришлось самим сооружать плоты из всего, что можно было там, поблизости, взять и перетащить к реке, даже разбирая деревянные сооружения, разных построек. Всё это делалось днём и ночью, под непрерывным огнём немецких войск.

     Во время этой переправы, на самодельных плотах, несколько из них были разрушены в щепки, и потоплены, прямым попаданием бомб с самолётов противника, и всё, что было на этих плотах, всё пошло ко дну. В том числе, мы там потеряли ещё два наших тягача с прицепами  и пушками. А уцелевшие бойцы, кто как мог, вынуждены были добираться до левого берега Днепра в плавь, а смогли это сделать не многие, так как самолёты всех плывущих поливали пулемётным огнём, на бреющим полёте, вызывающи нагло. Наших самолётов и здесь не было видно.

     Эта участь переправы и меня не минула, к счастью для меня была благополучна.

     К утру 2-го сентября, наша дивизия развернулась в боевой порядок, на правом берегу Десны, по фронту более 20-и км. Здесь, все оставшиеся орудия полков, в том числе и две наши  пушки, с тягачами Т-20, выбрав огневые позиции, сразу же начали отражать сильнейший натиск фашистских войск, прорывающихся к Киеву, вдоль Черниговского шоссе.

     Здесь, 9-го сентября, пулемётной очередью, из вражеского танка, был сражен наш командир 41-й стрелковой дивизии, генерал-майор Микушев Григорий Николаевич.

     В это тяжелейшее время, обороны Киева, до последних дней боёв, мне пришлось воевать  в рядах стрелковых групп.  Мне была придана группа бойцов, численностью около взвода, сформированных из разных батарей, огневых расчетов, вышедших из строя орудий, и мне было приказано занять оборону с обоих флангов боевых позиций оставшихся орудий.

     16-го сентября, фашистские войска приступили к генеральному штурму Киева.  Киевская группировка войск, была окружена. Этот Киевский «котёл» немцы стали беспощадно колотить огнём всех видов оружия, как с земли, так и с воздуха.

     Тогда ещё нам не было  известно истинного размера разразившейся катастрофы. Окруженные восточнее Киева войска, отделяло от линии фронта, почти 200 км. В таких условиях, шансов на прорыв «кольца» уже не было.

     Командованием был дан приказ, прорываться на Восток, через Барышевку, Березань, Яготин. А это ведь вся открытая, плоская местность, местами заболоченная. А боеприпасы, у многих из нас заканчивались, а у некоторых вовсе отсутствовали. Приказ предписывал: приводить в негодность всю боевую технику, оставшуюся без снарядов и горючего, а так же всё, что при выходе из окружения, мелкими группами, была-бы обременительна и не нужна, а так же документы воинских архивов.

      К тому времени, у многих отсутствовали боеприпасы. Мостовые переправы были под контролем врага, и все бросились преодолевать болотистые преграды, кто где мог и как мог. Проходя в брод, по грудь и выше в холодной воде, бросая всё, что мешало и даже личное оружие. Это уже был не отход, а паническое бегство.

     Офицеры  давали указания пробираться мелкими группами, в направлении на Харьков. Всё это делалось под сильным огнём. Группы бойцов смешивались и разбредались кто-куда.

     29-го сентября, фашисты  обрушили на нас, безоружных солдат, массированный огонь такой силы, что началась паника….  Укрыться от этого огня не было возможности. Группы шарахались во все стороны, воинские части перемешались. Нельзя было понять, кто кому и что командует. Начался полный беспредельности хаос… и ужасная паника…

     Оставшаяся группировка бойцов, нашей дивизии, в которой очутился и я, с несколькими бойцами нашего 117-го дивизиона оказались зажатыми в «мешок» у села Борщи, которое окружено болотом. Громадное число беззащитных,  неорганизованных групп и одиночных  людей, военных и эвакуированных гражданских, все бросились в это болото, в надежде вырваться из под огня, из этого кровавого «мешка», поливаемого страшным огнём.

     Большинство, пробирающихся в этом болоте, в холодной, грязной, по грудь, воде  пали от пуль и мин противника. Другие, падали, захлёбываясь от бессилия и воли.

     Пробирался в этом болоте и я, не раз чувствуя, что наступаю на чьё-то, уже бездыханное тело, которое уже ушло из этой страшной жизни. Эти уже не чувствовали того ужаса, тех мук и моральной подавленности… и  я… стал завидовать им…

     Но и здесь, ни одна пуля, ни один осколок от мин и снарядов, меня не задел, и мне хватило физических сил, пройти это болото.

     Но у каждого своя судьба и роковые условия её не предсказуемы, особенно в условиях военного времени.

     Выйдя из этого ужасного болота, я примкнул к группе, командование над которой взял не знакомый мне старший офицер. Ориентируясь по карте и компасу, он повёл нас в сторону небольшого (по карте), кажется «Березанского» леса. Но нашу группу опять накрыл миномётный огонь. Группа бросилась бежать к видимым лесным зарослям. Подбегая к ним, мы увидели, в небольшом овраге, стоящую, чуть наклонившуюся на бок, бронемашину БА-27. Спасаясь от мин, кое-кто, в том числе и я, бросились к машине, укрыться под ней от осколков мин. Когда обстрел затих, все стали вылизать из под машины и убегать в сторону леса.

     А меня, «чёрт дёрнул» задержаться. Я заинтересовался:- почему, с виду исправная бронемашина стоит тут, бесхозная?  Хотя знал, что сам в том же селе Борщи, бросал и не такую военную технику. Сам же давал команду вывести из строя и заминировать всю оставшуюся технику, по причине отсутствия бензина. Да если бы и был бензин, то на этой машине не пройти было по тем болотам, которые проходили мы своими ногами.

     Я, просто впервые, увидел такую машину близко, и видя рукоятку бронированного люка, моторной части, взялся за неё и повернув, хотел открыть…  И вдруг взрыв!...

     Не знаю, или машина была заминирована, или мина крупного калибра взорвалась, прямо у машины, с другой стороны от меня.

     Когда я пришел в сознание, то понял, что я лежу на спине, на земле, а эта махина лежит на боку, на мне. И здесь мне посчастливилось упасть в небольшой приямок, если бы не он, то я бы был раздавлен. Моё тело и оби руки, были зажаты этой громадиной, так, что я не мог пошевелиться, от ужасной боли в районе живота и поясницы. Я закричал, но ни кто мне не ответил. Я понял, что остался один., в таком безвыходном положении. 

     Я, кажется, пролежал так  остаток дня, и ночь. А утром был найден группой немецких солдат, которые, видимо, прочёсывали прилегающие заросли.

     А до этого мне были слышны одиночные выстрелы в зарослях. Из рассказов «бывалых» солдат мы знали, что всех тяжело раненых немцы добивают, что бы не брать в плен.

     Я увидел, что несколько немецких солдат, под конвоем, ведут в мою сторону группу пленных советских солдат. Я подумал:-«…Вот и мне конец…». Но эта группа, подойдя ко мне, остановилась и смотрит на меня, и увидев, что я живой, немецкий унтер офицер, видимо заметив мои знаки отличия «старшего сержанта», заставил наших приподнять чуть-чуть машину и вытащить меня.

     Когда они это сделали, один из немцев, сразу же схватил мой наган из кобуры и вытащил всё, что у меня было в карманах гимнастерки и куртки, технической, которая была не мне, а потом сделал знак мне, подняться. Я пошевелился но сделать это не смог. Адская боль в пояснице не давала мне подняться. Немец уже собрался пристрелить меня лежачего, но среди пленных оказались двое из нашего дивизиона, которые меня знали. Они подошли ко мне и подняли меня на ноги. Немец не возражал им это сделать. И я, опираясь на руки этих солдат, превозмогая боль, пошел туда, куда нас вели.

     А привели нас в село, кажется, Студеновка, а там всех раненых, в том числе и меня,  поместили отдельно от других, за забор из колючей проволоки, под открытым небом.                                        

Здесь нас оставили на ночь.

                                                                                                                  1