Мой отец Арланцев Василий Григорьевич 1921 года рождения ещё жив, хотя очень слаб и немощен. В 2008 году он по моей просьбе записал для внуков и правнуков воспоминания о своей жизни. Вот выдержка из них: 

«В селе Ново - Томниково я окончил 10 классов. В 1939 году сначала хотел поступить московский геологоразведочный институт. Уже прислали мне программу и ещё что-то, но в этом году ввели плату за обучение 800 рублей, поэтому я решил пойти в военное училище и поступил во 2-е Ленинградское Краснознаменное Артиллерий­ское училище (2ЛКАУ). С сентября 1939 г. по 12 июня 1941 г. был курсантом, гос. экзамены сдавали в лагерях под Лугой. После выпускного вечера приехали в Ленинград. Здесь  получил военную форму, денежное довольствие и направление в Киевский военный округ. Поездом доехали до Киева, а потом по Днепру поднялись в военную часть в г. Ржищев, что в 80 км от Киева. В 685 артиллерийский полк я прибыл 16 июня, меня назначили командиром взвода.

        22 июня напала Германия, наш полк снялся и двинулся в направлении какого-то местечка (Борисполь), где находился аэропорт, там я и увидел первую бомбёжку. Оттуда направились на Полтаву. В Полтаве из мобилизованных сформировался 625 гаубичный артиллерийский полк. Меня назначили первым помощником начальника штаба и начальником разведки дивизиона. В этой должности я принял бой под деревней Обидовичи  (Белоруссия).   Это было в 20 числах июля 1941 года. Мы заняли НП, а под утро немец подошёл вплотную. Мне было приказано сняться и с частью бойцов идти на поддержку пехоте. Когда подошли к месту боя, пехота была уже разбита, стоны раненых, полно убитых, уцелевшие отступили или оказались в мешке в лесу.  Ночь мы провели в лесу, день провели в кустах, ожидая следующей ночи, чтобы попытаться пробраться к своим. Мы с младшим лейтенантом Калиновским сидели в стороне от осталь­ной группы. Он вышел из кустов нарвал щавеля и посоветовал мне нарвать щавеля (мы двое суток не ели). Я вышел из кустов, чтобы пощипать щавеля и на меня наскочила группа немцев. Их было человек шесть и с ними белая лошадь. Некоторые были в трусах (тот, который в меня стрелял). Видимо шли купаться. Они сбили меня с ног, сняли шинель, сапоги, ремень, портупею с пистолетом. Спросили, «ты комиссар»? Я сказал нет. А в шинели, которая лежала на земле, в кармане был наган. Немец, что-то заорал и направил наган на меня. Я смотрел на него, страха не чувствовал, он почему-то не выстрелил, потом немец снова направил на меня пистолет я отвернулся  и он выстрелил. Выстрела я не слышал, услышал только звон в ушах и помню, как опустился на колени, а дальше не помню. Сколько я лежал не знаю, очнулся от дождя, который прошел, потому - что шинель моя была мокрая сильно. Я сосал воротник, чтобы утолить жажду. И вот теперь через 67 лет, только понял я, что ведь расстреливали то меня без шинели, а очнулся я накрытый шинелью, значит, кто-то укрыл меня! Когда я очнулся, я сам перевязал шею, у меня был пакет. Немца, который меня расстрелял, я узнал бы и сейчас, не высокого роста чернявый, в трусах. Целил он, наверное, в голову, а попал в область головы за ухом, где шея сходится с головой, пуля прошла насквозь и вышла с другой стороны. Будь он выше ростом и стреляй из своего пистолета, а не моего трофейного нагана и не поверни я голову, результат мог быть совсем иным. Он попал бы чуть выше рта, и пуля бы вышла на затылке. Сколько я ещё лежал не знаю, но однажды подошёл старик и принёс мне фляжку молока. Так как деревню обстреливали, жители вместе со скотом ушли из неё к Днепру, видимо Днепр был где-то рядом. Молоко, видно, меня подкрепило. Подошла женщина и уговаривала меня пойти к немцам, они мол, не трогают, кормят, не обижают русских. Но я не мог пойти, видно же, что не рядовой. Через какое-то время толи та же, то ли другая привела немца с винтовкой и двух наших солдат не раненых. Они меня увели к машине и повезли в г. Быхов. Не знаю, как я выдержал, дорога была очень плохая, тряска была страшная, а голова у меня не держалась. В Быхове нас загнали за какой-то забор, в котором были какие-то бурты с чем-то. Здесь видимо был спиртзавод. Сколько здесь прожили, не знаю, затем погнали в г. Бобруйск. Загнали во двор какого-то техникума, здесь мне кто-то дал небольшую подушку, которую я привязал сзади к голове и шее. Сколько здесь были, не знаю. Из Бобруйска погнали пешком до Барановичей и здесь загнали во двор какой-то тюрьмы, так как камеры были уже все забиты пленными. Здесь позвали на перевязку, наш же солдат, кто он не знаю, сказал: «Если вернёшься домой, не скажи жене, что так было». Хотя всё видно было, входное и выходное отверстие. Отсюда погнали до Брест-Литовска, разместили прямо в открытом поле. Этот лагерь, просто поле, огороженное проволокой, и в нём были тысячи нашего брата. Спали прямо на земле, так как не было никакого укрытия. Где и как кормили, я что-то не помню, давали ли что не помню. На следующий этап отбирали так: кто ещё ходит тех отправляли (проходили перед ними по три человека). Меня поддерживали два астраханских парня, фамилия одного Куприяшин, другого не помню.        Из Брест-Литовска повезли поездом в Германию в лагерь, где-то под Гамбургом. Это был страшный лагерь. Лес, осень, холодно, сыро, нашего брата в нём тысячи. Каждое утро целые фуры с трупами увозят. Никаких строений, копали ямы, где придётся  и в них ютились. Помню у немцев был какой то праздник, пьяные ходили по территории лагеря и стреляли в кого попало, травили собаками. Ко мне привязалась  дизентерия ничего не держалось, текло из меня, думал, что умру. Кормили, почти не кормили, только утром с собаками вытаскивали из ям на поверку и чуть тёплой воды давали. За любую провинность хватали, опускали головой в бочку с водой и били плётками. Говорили, что плети сделаны из бычьих  ……   Вши заедали. Чуть солнце выглянет, садились и стряхивали с тела и одежды вшей. Брови шевелились от вшей. Мой лагерный номер был 42554. В этом же лагере произошла такая штука. Были там туалеты -длинная и узкая канава, над ней жердь, и вот в этой канаве немцы увидели труп, вытащили его, из него оказалось вырезана ягодица. Они собрали всех с этого отделения и стали проводить мимо трупа и смотреть в глаза. Никого не нашли. Тогда построили в одну шеренгу пленных и стали отсчитывать каждого десятого. Я оказался девятым, взяли, стоявшего  рядом со мной, всех отобранных увели и расстреляли. Через какое-то время нас повезли поездом в Австрию, в Сталаг ХVIIВ. Отсюда по группам отправляли кого куда - на заводы, на фабрики. Кому повезло, попали к «байерам» в деревни, там хоть не голодали. Я, с группой в 25 человек попал на бумажную фабрику, кроме бумаги здесь делали ещё и картон. Здесь было более - менее, кроме брюквы в воскресенье давали пюре картофельное. Так как здесь ничего не закрывалось, стали потаскивать крахмал, используемый в изготовлении картона, и добавлять его в суп из брюквы или из ещё какой травы. Но потом дошло до хозяев, стали всё закрывать. Здесь я с одним чехом по фамилии Teser подбирал сорта бумаги и картона и запаковывал их в тюки, подписывал их (немецкий я немного знал, кое-что помню и сейчас). Затем всё это грузили в вагоны и отправляли по городам. Здесь так прожили до 1943 года, до лета. Неподалёку от лагеря находился летний лагерь «Гитлер- Югенд» подростки тренировались, взяв в рот ножи ползли к нам до колючей проволоки, кидали камни в нас. Жили более - менее сносно, постовые были австрийцы, которые и сами были подневольные, оккупированные. Привезли нас сюда 25 человек, осталось 12.

               Был у меня такой момент, настолько ослаб, что казалось, всё, эта ночь будет у меня последняя. У меня  нога под коленкой была толще, чем выше коленки, настолько я отощал. Думал - не проснусь, но, слава Богу, выжил. Господь бережёт меня, столько раз умирал и не умер до сих пор. Работа здесь была такая: грузили и разгружали вагоны с бумагой и картоном. Так как я был очень слаб, меня поставили в помощь одному венскому чеху по имени Tesser, с которым я возил тележку, мы отбирали сорта бумаги и подвозили к месту, где её упаковывали, писали адреса, грузили в вагоны и отправляли по адресам. Когда мало-мало освоился, стал делать это самостоятельно. Некоторые специалисты по бумаге приезжали из Вены ( она была в 30 км.) и подбрасывали мне то яблочко, то ещё что-нибудь съестное. Кроме того, подворовывали крахмал, который добавляли в суп, подогревали его, он густел и становился более сытным. Я такими вещами заниматься не мог. До нашего приезда на эту фабрику ничего не закрывалось, никаких запоров и замков, потом ящик с крахмалом стали на ночь закрывать.

    Летом 1943 года на фабрику пригнали девушек из Запорожья, а нас отправили в какой-то лагерь в Альпах, работать на железной дороге. Мы грузили вагоны гравием и песком копали траншеи в горе и забивали их камнем, который таскали на тачках или просто в руках подносили. Местечко это называлось Karlsruhe. Здесь нигде ничего нельзя было добыть, ели то, что давали, какую - то болтушку. Сколько здесь прожили  не помню. Отсюда увезли в лагерь, под каким -то номером (точно не помню), который находился не далеко от города Mistelbach. В этом лагере были французы и русские разделены колючей проволокой. Французы жили  значительно лучше нас им помогал красный крест. Лагерь именовался какими - то цифрами. Работали на вышках нефтяных, копали канавы, грузили и т. д. Я работал на  дизельной установке, делали раствор (spiling), который закачивали в скважины для того, чтобы размягченная порода лучше поднималась наверх. Потом отстаивалась. Вышки стояли на сахарном поле, поэтому мы подворовывали свеклу, набивали в пустой огнетушитель, одевали его на выхлопную трубу до тех пор, пока свёкла не испечется. Это был деликатес.

            В этом лагере был один из воронежской области, он показал, как плести корзины из лозы по воронежски. Я, правда, эту науку знал с детства. А лоза росла поблизости по канавам. В выходные дни постовые брали несколько пленных и вели за лозой, из которой плели корзины. Корзины продавали жителям из близких деревень за кусок хлеба или картошку, они подходили прямо к лагерю. Так вот мало-мало подкреплялись. Был среди нас латыш один Придаткас Валериан - балагур и весельчак, песни пел. По лагерю свободно везде ходил. Немцы его не трогали, а австрийцы, по–моему, боялись. Человек пять наших немцам сдал и ко мне присматривался. Как то  раз сидели за столом, он зажёг спичку и говорит на кого спичка покажет тот и комиссар. Но спичка указала не на меня. После того как пришли наши слышал от кого-то, что задушили его пленные. Так и жили до подхода наших к Вене, они были километрах в восьмидесяти.

            Когда стали слышны выстрелы и появились советские самолёты, весь лагерь сняли и погнали этапом с охраной и собаками на юг. Шли несколько суток, так дошли до города Линц на Дунае. Через Дунай переправляли на баржах, что-то нас раза  два перевозили с одного берега на другой и обратно. Были слухи, что всех пленных хотели уничтожить в Альпах, но не успели, подошли американцы и нас рассовали по крестьянам, а охрану немцев арестовали. Я попал в имение к одной австриячке. У нее было что-то 18 коров, сколько  то свиней, 2 лошади, 2 парня подростка. Работали один мужчина (дядя) и две девки  (работницы). Вокруг дома был её лес, поле. Здесь прожил, наверное, с месяц, помогал им в работе, питались все вместе за одним столом. Поблизости ещё были имения и там также жили пленные, которых пригнали вместе со мной, мы иногда собирались вместе и ходили к американцам, просили, чтобы нас отправили к своим.

            И вот нас собрали и на машинах повезли сначала в Венгрию в Будапешт, здесь нас разделили по званиям. Так я потерял своих друзей, в  частности, потерял Подгорного А. И. с Кубани. Когда мы жили в Краснодаре, он ко мне приезжал в 1955 году. В Будапеште жил, наверное, около месяца вместе с офицером-пленным. Кормили здесь как всех солдат. Здесь видно что-то проверяли. Из Будапешта на машинах повезли в Чехословакию, поместили во двор какого-то пивзавода. Питание - сухой паёк выдавали. Здесь вызывали на допросы. Допрашивал капитан, я рассказал всё, как было, да и раны были хорошо видны. Он сначала как-то не поверил, а потом сказал: « И ты живой, ну тебе повезло». Сколько то ещё пожили здесь, а потом повезли на машинах в Польшу во Львов, вернее в местечко Сокольники в шести км. от города.  Здесь в Сокольниках жили где-то во дворах, сараях, но всё - таки какие-то укрытия. Как-то питались, а я уж не помню. Отсюда я написал первое письмо домой, которое всех перепугало. Мама упала в обморок, потом её  отваживали, отец где-то ехал на лошади. Узнав, что я жив стоя на телеге, гнал лошадь галопом по деревне, крича «Вася, живой! Вася живой!» Мама, когда пришла в себя не поверила, что я жив, думала что, кто-то подшутил над ними. Потом стали  сверять  почерк по школьным тетрадям.

            Из Сокольников повезли поездом в Красноярск, снабдив нас сухим пайком, в основном трофейным, немецким. Ехали, наверное, суток шесть в товарных вагонах, благо было ещё не холодно. И так привезли в Красноярск, помыли в бане, так как мы были очень грязные, постирали с себя рубашки, а как сушили уже и не помню и как тут, где переночевали, что-то тоже не помню. На другой день распределили. Где и как забыл, но меня направили на станцию  Злобино.

Станция Злобино находилась на другом берегу Енисея км. в 20-ти от города, сейчас это правая сторона Красноярска. На станции Злобино находился лагерь военнопленных японцев. Нас здесь было человек 5 офицеров вроде меня. Поселили нас по 2-3 человека на комнату в бараке. Получили мы паек и постельное бельё, ну и, разумеется, обмундирование. Продукты были японские от разбитой  квантунской армии. Работал я старшим инспектором по учету японцев.      В конце апреля 1947 года японцев отправили в Японию, а лагерь расформировали, меня демобилизо­вали в запас. Оказывается, эта служба была проверкой меня как бывшего пленного. (Однако медаль «За победу над Германией» мне дали). Так  как я не имел гражданской специальности, то я тут же в управлении МВД Красноярска заключил договор на курсы горных мастеров в г. Магадан, на Колыму.»