В полк вернулся лейтенант Танков, самолет которого был сбит в первые дни войны. Он один из экипажа выпрыгнул из горящего самолета и после долгих скитаний по немецким тылам вышел в расположение наших войск. Я назначен в его экипаж и завтра с ним совершу свой боевой вылет.
В 53 авиационном бомбардировочном полку осталось несколько потрепанных в боях самолетов, латанных тех. составом.
В этот тяжелый период для нашей Родины, когда фашисты рвались к Москве, летный состав, пользуясь низкой осенней облачностью, одиночными самолетами по несколько раз в день совершал боевые вылеты.
Наш экипаж готовится нанести боевой удар по скоплению пехоты и танков в р-не Можайска.
Ранее утро фронтового аэродрома наполнено ревом самолетных моторов, технический состав проверяет двигатели, подвешивает бомбы, пополняет боекомплект бортовых пулеметов. Вместе с нами на аэродроме базируется несколько истребителей типа И-15 (истребитель образца 1933 г., расчалочный полутороплан Поликарпова, верхняя плоскость по схеме «чайка») и ЛАГ (ЛАГГ-3, одномоторный истребитель - моноплан начала войны, Лавочкин, Горбунов, Гудков), разведчики СУ-2 (одномоторный бомбардировщик ближнего действия Сухого, штурмовик) и Р-5 (многоцелевой расчалочный двухместный биплан Поликарпова образца 1928 г.), но с каждым днем их количество уменьшается.
Потрепанный бомбардировщик ДБ-3ф (всю войну оставался основным ЛА АДД, по скорости, скороподъемности и дальности машина была выдающаяся, двухмоторный дальний бомбардировщик Ильюшина 1938 года, развитие ДБ-3 с новой кабиной штурмана, машина была очень живучей и ремонтопригодной), нехотя отрывается от раскисшего аэродрома и берет курс к линии фронта, облачность низкая, временами идет мокрый снег и тогда земля пропадает из виду. По расчету времени подходим к линии фронта. Командир принимает решение пересекать ее в облаках. Я держу радиосвязь с командным пунктом авиаполка и в основном работаю на прием, делая контрольную проверку связи. Штурман, лейтенант Ларионов, дает курс на цель и команду - пробить облачность. Стрелка высотомера ползет к отметке нуль, рваные клочья облаков окутывают самолет, а земля все не просматривается и вдруг послышался треск: в нижний люк кабины Ф-3 (фонарь 3), где выпущен пулемет стрелка, лезут верхушки деревьев. В это мгновенье страха не было, но в сознании мгновенно промелькнула короткая жизнь, сейчас гибель, а сделано так мало. Командир резким движением рулей вырывает самолет из объятий смерти и снова уходит в облачность.
Сильная тряска – погнуты лопасти винтов, в правой плоскости большая рваная вмятина, самолет плохо слушается рулей. Задание не выполнено, медленно разворачиваемся на обратный курс. Лейтенант Танков принимает решение снова пробивать облачность, сориентироваться и идти на аэродром.
На высоте 150 метров вываливаемся из облаков и сразу попадаем под ураганный огонь всех видов стрелкового оружия, в фюзеляже пробоины, блистер турели (выпуклый обтекаемый иллюминатор) разбит, мы со стрелком Павлом Руденко ведем пулеметный огонь по машинам и бронетранспортерам, немецким солдатам, бегущим к укрытиям. Впереди деревня: на окраине и вдоль домов стоят танки, машины, бронетранспортеры. Штурман дает команду «доворот», открывает бомболюки. Серия бомб накрывает скопление техники, самолет подбрасывает взрывной волной, внизу горят машины, перевернутые танки. Уходим снова в облачность. Запрашиваю несколько радиопеленгов, штурман уточняет курс. Сильная тряска затрудняет пилотирование самолета, штурвал вибрирует в руках летчика, но слышен бодрый голос «дотянем». Запрашиваю еще несколько радиопеленгов, вышли к Оке, а впереди аэродром.

Цель встречает яростным огнем, стреляют из всех видов оружия по одиночному самолету. Командир маневрирует: бросает его из стороны в сторону. «Боевой!» - командует штурман. Снаряд разрывается в хвостовой части самолета, его осколки разрывают обшивку, разбивают остекление турельной установки, впиваются мне в парашют и комбинезон. Паша Руденко вскрикивает и хватается за ногу. Из разорванного комбинезона и унты хлещет кровь. Бомбы сброшены, уходим в облачность. Снимаю с себя ремень, меховой комбинезон мешает туго перетянуть бедро правой ноги товарища: вся нижняя часть – рваные куски мяса, видна раздробленная кость. Связываюсь с КП полка, передаю о выполнении задания и о срочной помощи раненому стрелку. Паша лежит без сознания, бинтов в аптечке нет, пытаюсь снять с него парашют, но это еще больше беспокоит его, да и разрезать нечем, чтобы сделать нормальную перевязку. Посадка. Сразу подъезжает санитарная машина, которая увозит его в Рязанский госпиталь.
В один из нелетных дней комиссар АЭ, старших политрук Павловец, отпускает меня в госпиталь навестить Пашу. Палаты госпиталя забиты ранеными, в каждой из них по 15-20 коек, тесно поставленных друг к другу, стоны тяжелораненых наполняют их.
Подхожу к Паше. У него высокая температура, на глазах слезы, ногу ампутировали. «Отлетал я, Петро» - говорит он, - «после лежки поеду домой, в Омск». Слов утешения не нужно, они ранят еще больше, а облегчения не приносят. Через несколько часов возвращаюсь в полк и узнаю, что лейтенант Танков получил срочное задание и улетел с другим радистом. По времени они должны уже возвратиться на аэродром, а их все нет. Есть слабая надежда, что сели где-нибудь на вынужденную, и сообщат об этом, но проходит день, второй, а вестей никаких. В боевом донесении полка появляется запись: «Экипаж не вернулся с боевого задания». Значит погибли.

Самолет пошел на взлет. Надрывно воют моторы, но тяжелогруженая машина не набирает нужную для отрыва скорость. Плохо укатанная взлетная полоса, покрытая рыхлым снегом, тормозит его движение. В конце полосы взлет прекращен. Снова заруливаем к началу ВПП и снова неудача: машина не набирает нужной для отрыва скорости. И так шесть попыток взлета. Командир приказывает мне и стрелку перейти к самым бомболюкам, чтобы облегчить хвостовую часть самолета, и дать ему возможность раньше поднять хвост. И вот на седьмой раз, на самом краю взлетной полосы Федор Антонович (Завалинич) подрывает самолет и сразу убирает шасси. Он проседает, едва не задевая лопастями винтов кустарник, росший на окраине поля, качается из стороны в сторону, и, перетянув через линию высоковольтной электропередачи, устремляется в небо. Все облегченно вздыхают.
Идем нормально: двигатели монотонно, спокойно работают и тянут самолет вперед. Видимость, как говорят, «миллион на миллион», лишь морозная дымка скрадывает горизонт. Каждый занят своим делом, но все до боли в глазах ведут наблюдение за воздухом.
- Внимание! – командует штурман. – До линии фронта осталось пять минут.
Взглянув в сторону солнца, вижу приближающийся самолет. Сближение идет быстро, и вот уже вырисовывается знакомый силуэт немецкого истребителя МЕ-110 (Messerschmitt Bf.110, двухдвигательный тяжелый истребитель). Выше нас пролетела первая трасса его пушек и крупнокалиберных пулеметов. Командир резко бросает самолет к земле, одновременно делая скольжение, чтобы не дать вести прицельную стрельбу истребителю. Мы со стрелком ведем ответный огонь, заставляя его маневрировать. Сделав отворот от наших трасс, он снова заходит на повторную атаку. Уж слишком заманчива цель: одиночный бомбардировщик, вооруженный лишь двумя пулеметами калибра 7,62мм, защищающими заднюю полусферу самолета. Стремительно приближается земля, под фюзеляжем массив леса, а впереди снежная целина открытого поля. На высоте метров около 100 выходим в горизонтальный полет. Истребитель приближается, чтобы сделать последнюю атаку. Командир дает полный газ двигателям, но моторы хлопают, захлебываются, не набирают мощности – пока мы пикировали к земле с задросселированными двигателями, они переохладились. Скорость и высота падают. «Штурман, бросай бомбы на «не взрыв»!» - приказывает командир. Десять сто-килограммовых чушек сыплются из бомболюков и мгновенно взрываются. (Не снял штурман боекомплект с «боевого».. Здесь видимо сказался временной и психологический фактор, как сейчас любят говорить: «человеческий».., поясню: в ветрянки бомб вставлялась контровка, так называемый стоп-штырь, специальная кнопка у штурмана снимала контровку перед «боевым» и срабатывала в случае холостого аварийного сброса). Взрывная волна как щепку бросает самолет вверх и он, почти неуправляемый, падает к земле. В какое-то мгновение летчик успел добрать штурвал на себя и вывести самолет из угла, с которым мы должны были врезаться в землю. Сильный удар бросает меня из турельной установки на пол кабины, раздается треск разрываемого металла, кислородные баллоны срываются с креплений и придавливают своей тяжестью. Очнулся через несколько минут. Стрелок Гизунов освободил меня из-под баллонов и парашюта, помог приподняться. Острая боль пронизывает всю левую половину туловища, левая рука повисла как плеть. Что это, перелом или вывих? Гизунов открыл аварийный замок турельного колпака и вытащил меня на верх фюзеляжа. Наконец все пришли в себя. Из кабины вылезли штурман и летчик. Самолет лежит на фюзеляже, пропахав на брюхе добрую сотню метров по глубокой снежной целине. Немецкий истребитель, сделав круг, и увидев взрыв наших бомб, посчитал, что с нами все кончено и ушел восвояси.
Первый вопрос, возникший перед нами – где сидим: на своей территории, или за линией фронта? Пока нас гонял МЕ-110, было не до ориентировки. Вдали слышится гул артиллерийской канонады. В километре деревня словно вымерла: из труб не идет ни одного дымка и никаких движений. Решаем – штурман и командир идут на разведку в сторону деревни, а мы со стрелком остаемся в самолете и, в случае появления немцев, прикрываем их отход к лесу из бортовых пулеметов. Сзади самолета большой хвойный лес, на окраине которого взорвались наши бомбы. Сбрось их штурман на долю секунды раньше, и гореть бы нам от столкновения с лесом.