Я родился 1 августа 1926 года (при переселении в Среднюю Азию мать убавила год, и стал числиться родившимся 23 декабря 1927-го) в селе Ольшанка Аркадакского района Саратовской области. Родители мои были простые крестьяне-землепашцы. Отец безграмотный, но при этом написать письмо мог, хотя писал страшно неразборчиво, все слова вместе, как в старославянском языке, а мать не могла ни одной буквы назвать из алфавита. Кроме меня, в семье воспитывались младший на год брат Алексей и две сестры: старшая Анастасия и младшая Машенька, 1930-го года рождения. Еще один брат умер в младенчестве. Во время коллективизации дед наотрез отказался вступать в колхоз. В результате в 1930 году нас выселили. За что выселили, не знаю, рано утром приехали, поснимали даже пеленки с вешалки, обуви у нас совершенно не было, так что босиком посадили на брички и увезли в лес, где поселили в наспех вырытые землянки. Летом спасались тем, что родители в лесу собирали сучья и сдавали их в лесозаготовку, да еще съестным помогал дедушка по матери, который приносил морковь и картошку. Вскоре землянки, где жили и другие несогласные с властью семьи, стали кишмя кишеть мышами, крысами и змеями. Мы же, дети, уходили в лес, и целый день собирали дикие яблоки и груши.

Когда лето закончилось, то нас перевезли на поселок Чиганак, правда, его нарицательное название было «Кулацкий поселок». В дом поселили, он был настолько громадный, что свободно разместилось три семьи: наша, Ситиных и Кучеровых. Топили зимой печку соломой. Холодно было. Выходить во двор не могли, потому что на всех в доме имелись одни-единственные галоши огромного размера. До 1936 года кое-как дотянули, тут подъезжают брички, уже на лужах лед занялся, и сказали: «Собирайтесь!» Женщины все, что было, посуду и постель, наскоро связывали в мешки, погрузили на повозки, и всех привезли в райцентр Аркадак. Вот там-то я впервые увидел паровоз, вагоны и железную дорогу. И там показали нам кино. Что меня поразило: пока заряжали пленки с фильмом, на стенке показывали, как бегают кошки. Красота. Нас, детей, это поражало. Взрослые также впервые видели подобное.

Вскоре нас посадили в вагоны, имевшие хлесткое название «телячьи». Одна половина была забита лошадьми и скотиной, а вторая – людьми. Посуды для еды и туалета никакой не было, ведерок тоже. И повезли, а куда, об этом не только мы, но и взрослые не знали. Иногда проводники рассказывали о том, что подъезжаем к какому-то городу. Но из вагонов не выпускали. Привезли в Сталинабад Таджикской ССР, как тогда называлось Душанбе, где перегрузили вещи и людей на узкоколейку, и повезли в горы. Миновали их, прибыли на гладкую равнину степи, остановились, разгрузили на подогнанные брички свое барахло, и поехали в степь. Помню только, что завезли на какой-то пустырь, где приказали разгружаться. Мужчин сразу же отделили и куда-то отдельно увели на работы. Мы стали жить одни: женщины и дети. А где жить? Показали на хлипкие бараки, построенные из камыша. Жара, поля были покрыты красными маками, и по этим цветам ползали черепахи, которых мы раньше никогда не видели, причем черепах было так много, как будто вся долина шевелится. Впоследствии мы стали употреблять их в пищу. Черепашье мясо особенно выручило в голодные годы войны. Некоторое время спустя все узнали, что этот поселок называется Молотовабад, и располагается около афганской границы. Из-за отсутствия паспортов нас называли «переселенцами». Все повально, вне зависимости от возраста, стали трудиться в колхозе «Чапаев». Жили по баракам, рядом с которыми поставили жбанчики с кипяченой водой, но ее не хватало, поэтому пили мутную воду из канав, которые назывались «арык». Конечно, началась страшная дизентерия, дети начали умирать, и 90 % в итоге ушли из жизни. Нас у мамы было четверо, все выжили, а вот у соседей два пацана-подростка, маленькие девочка и мальчик – все умерли.

В школу я пошел в 1936-м, да какая это была школа. Попал в землянку, накрытую дерном, внутри стояли столы и скамейки, грубо сколоченные из необтесанных досок. Учебников, тетрадей и карандашей у нас, первоклашек, не было. Учительница Филиппова сама только-только окончила школу, она жила с нами на одной улице и страшно переживала на каждом уроке. Начинала учить с написания палочек, а дальше учились правильно произносить сложные слова «рама», «дверь», называли скотину и птичек. Затем пошли маленькие предложения. К примеру, учительница просит: «Как будешь кормить кур?» Отвечаешь: «Если есть пшеница, ячмень или кукуруза, позову кур». Следующий вопрос: «А как позвать кур?». Отвечаешь: «Цып-цып-цып». Таким вот интересным образом нам ставили правильное произношение. Смородина, малина и цветковые выросты – все эти слова наизусть учили. Затем учительница где-то раздобыла букварь и стала показывать нам картинки. Я это хорошо помню, ведь именно тогда, еще совсем маленьким, решил связать свою судьбу с образованием. Тянулся к учебе.

22 июня 1941-го началась Великая Отечественная война. Узнали о ней обыденно, пришли на сход, где объявили о нападении Германии на Советский Союз. Начали работать на колхозных полях. Помню, что каждый день с утра до вечера собирали червей, хлопковую сопку, и клали их в бутылочки, чтобы учительница посчитала, сколько там червей. За каждого платили. Эти крохи выручали семью, ведь женщины пахали лошадьми поля, пололи, рыхлили землю и убирали сорняки тяпками. Вскоре и нас, подростков, стали привлекать к этой работе, всех распределили по звеньям, которые каждое утро выходили в поля и пели песни. На плечах несли тяпки, которые моя мама по старинке называла мотыгами. Ну что же, месяцы шли и шли, молодежь подросла, начались свадьбы. Жизнь текла сама собой. Мой товарищ Иван Кучеров к удивлению всех подростков женился на однокласснице.

В марте 1944 года принесли повестку. Мама, чтобы меня подольше оставили дома, переписала год рождения на 1927-й, я стал по документам одногодком с братом, но это не помогло, в райвоенкомате быстро во всем разобрались. Направили в Ташкент, у меня рост составлял 1 метр 56 сантиметров, так что тело, по сути, состояло из живота и головы. Зато образование имел девять классов. Решили меня определить в летчики, но в итоге не попал туда, поскольку меня направили в Ташкент, где быстренько определили в радиотехническое училище. Стали учить в первую очередь Азбуке Морзе. За три месяца я все освоил и получил квалификацию «радист 3-го класса». Учили на рациях РБМ, небольшого размера, но тяжеловатых, особенно нелегко приходилось таскать батареи питания. Кроме того, несколько раз довелось поучиться на маленьких рациях «Север-бис», их показывали и говорили, что они предназначены для тех, кого будут забрасывать за линию фронта, потому что такую рацию можно спокойно спрятать под полой плаща. Тщательно изучали и анодные, и накальные аккумуляторы. Помню, что анодные назывались БАС-80. После выпуска нас посадили в состав и перевезли в Белоруссию.

В июле 1944-го прибыл в город Брест-Литовск, откуда я попал в 283-ю отдельную роту связи ВВС. В части сразу же принялись переучивать, как всегда водится у нашего брата. В учебном классе показывали приемники УС-4, которые были установлены на самолетах. На все про все понадобилось пару дней, после чего объявили о том, что идем наступление. Выдали ботинки с обмотками, на месте научили, как их закручивать. Пошли вперед. Стал радистом, при этом азбукой Морзе ни разу не пользовались, поскольку разговоры «земля-воздух» шли по трубке напрямую. Наша рота занималась тем, что поддерживала связь с истребителями 5-го истребительного Львовского Краснознаменного авиационного корпуса. Пригоняли ГАЗ-АА, в кузове которого стояла радиостанция на указанную в штабе точку, после чего настраивали связь с самолетами, в соответствии с полученными указаниями работали на определенной волне, после налаживания связи передавали микрофон начальнику полетов, который начинал вести переговоры.

Затем командование начало думать, как решать серьезную проблему: во время наступления самолеты часто производили штурмовку по старым координатам, в местах, где в окопах уже сидели наши части. Получались жертвы от «дружественного огня». В Венгрии нашли выход из ситуации: стали выбрасывать на передовую авиационного корректировщика с группой налаживания связи. Мы стали как заправские связисты наводить телефонные линии, подключались, и начальник полетов прямо от места расположения рации спрашивал: «Вы видите, где окопы врага?» Наш старший указывал, где засели немцы, и вызывал истребители и штурмовики, которые атаковали врага. В основном занимались штурмовкой позиций противника Ла-7, которыми оснастили полки нашего истребительного авиакорпуса. Эти быстроходные машины давали скорость на высоте свыше 600 километров. И каждый Ла-7 имел радиостанции. Иногда немцев штурмовали Ил-2, чьи скорострельные пушки, как я воочию убедился, наводили настоящий ужас на противника. Кстати, сослуживцы называли меня «пацан», потому что я был совсем маленький ростом, ходил в роте последним в строю. Доставалось. Каждый старался нет-нет, да и щелкнуть по макушке. Поэтому у меня на всю жизнь выработалась агрессивность против любого насилия.

В районе города Веспрем был тяжело ранен. Танки 5-й гвардейской танковой армии наступали по правой стороне железной дороги, а мы, три связиста, поддерживавшие связь с самолетами, решили двинуться через левую сторону. Ротный дал нам по катушке провода, и указал точки, где ее нужно навести. Железнодорожная насыпь была усыпана щебенкой, у нас такого не было в Советском Союзе, при прокладывании путей вели земляную отсыпку из того грунта, который вырывали поблизости. Только стали переходить через рельсы, как раздается взрыв спрятанной неподалеку мины, подбрасывает меня, схватился за голову и упал. Нижняя челюсть упала, до горла все оторвало. Большой осколок резанул лицо. Сами представляете себе, что такое: идет восемнадцатый год, и подобное ранение. Еще один осколок попал в паховую область в районе левой ноги. Не помню, как оказался в танке, и как меня привезли в госпиталь. Когда медсестра распорола штаны, у меня левая нога оказалась вывернута: пятка вперед, а пальцы назад. Какой-то молодой парень в санчасти заявил: «Ну, пацан, детей у тебя не будет, все искалечили». Не совсем его понимал, ведь из-за контузии на всю жизнь остался глуховатым. Но страшно расстроился. А у меня сын и дочь родились, уже правнук есть.

Лечили в госпитале под Будапештом. Там же встретил 9 мая 1945-го. Прибежали рано утром ребята, прыгают и кувыркаются, орут на разные лады одно слово: «Победа!» Конечно, некоторые плакали, и я в том числе. От радости. Что живы остались. Я уже на костылях ходил, потому что нога болталась. Долгое время, вплоть до демобилизации, не мог как следует шагать, постоянно прихрамывал.

- Какие рации использовались в отдельной роте связи ВВС?

- РСБ-Ф, которая, как уже рассказывал, была установлена на «полуторке» ГАЗ-АА. Это была радиостанция самолета-бомбардировщика, общий вес вместе со щелочными аккумуляторами и динамомашиной с бензиновым двигателем составлял около 50 килограмм. На выходе стояла 100-ваттная лампа, вторая на задающем генераторе, и еще имелась модульная, всего три лампы. А настраивали ее при помощи пятки и карандаша, то есть били пяткой, карандашом же крутили волну, так как ручка настройки постоянно ломалась. Механик заводил динамомашину, включали накал, потом радист давал команду: «Анод нагрелся, включайте приемник». Включали микрофон, прослушивали уже настроенную волну и отдавали микрофон руководителю полетов.

- Аккумуляторы вы перезаряжали или этим занимались тыловики?

- Мы сами заряжали. Использовали их очень много, они всегда имелись в избытке, потому что очень быстро разряжались, ведь это были щелочные железно-никелевые аккумуляторы, а передатчик, когда работал, брал очень много энергии. Причем с каждой перезарядкой они все быстрее и быстрее разряжались, потому что в наступлении некогда было их чистить.

- Что было самым страшным на войне?

- По молодости как такового чувства страха не испытывал, пока не услышал о том, что детей не будет. Решил тогда в госпитале, что я перестал быть годным мужчиной. А мне только восемнадцать лет. В остальном же спокойно относился и к бомбежке, и к артналету. Сложно испытывать страх, когда детство мое прошло в такой среде, что волков не боялся, ведь мы, живя в землянках, по лесу ходили как охотники и хозяева. Хотя волки могли нас загрызть в любое время. Но это время прошло спокойно.

- Немецкие трофейные рации видели?

- Видел. Рации у противника были очень хорошие. Самое главное, что у них была весьма компактная антенна, а наша антенна представляла собой телескопическую мачту высотой 10 метров. Для развертывания станции с 10-м антенной требовалась площадка 10х10 метров. Развернуть можно было лишь за полчаса, и это при полной команде радистов 4 человека. Страшно неудобно.

- С особым отделом сталкивались?

- Да, они за мной как за переселенцем постоянно приглядывали. Вначале был старший лейтенант, глуповатый, я его интерес легко вычислил, потом его заменил капитан. Этот был похитрее. Однажды пришел в роту, приказал мне идти за ним. Недоумеваю, в чем же дело, особист ни слова не говорит. Привел в столовую, заказывает сто грамм, дает мне стопку и кружку пива. Только после этого начал расспрашивать. Пришлось рассказывать свою историю. Больше он меня не трогал.

- Как кормили на фронте?

- Чаще всего приносили еду вечером за весь день. Приходил один или два солдата, которые в котелках приносили первое: жиденький суп, и второе: кашу пшенную с тушенкой. Очень вкусная, она тогда слаще меда казалась. Это был настоящий поварский шедевр. В летно-технических войсках всегда неплохо кормили. Частенько выдавали американскую тушенку в небольших квадратных металлических банках.

- Чем вы были вооружены как связист?

- Винтовка стояла постоянно в землянке, как ее поставил, так и не трогал, она даже заржавела там. У связиста другие задачи, не стрелять, а поддерживать связь.

- С замполитом часто виделись на фронте?

- Да, это он мне добрый совет дал: «Только учиться! Только учиться!»

- Как мылись, стирались?

- Вшей было очень много в учебке. Что-то невероятное, заедали и загрызали, не давали спать. Потом в Брест-Литовск пригнали поезд-баню, построили роты, и стали изводить насекомых: всю одежду помещали в парилку, где прожаривали. Благо наступило. На фронте уже воевал без вшей.

- Женщины с вами служили?

- Нет, в нашей 283-й отдельной роте связи ВВС девушек не было ни одной.

После войны я стал начальником радиостанции, получил звание «старший сержант», и начал мирную службу в Венгрии. Затем мы стояли под Берлином, примерно через год переехали в Закавказье, где стали получать МиГ-15, мне пришлось их с земли перегонять, указывать курс. Дело в том, что я очень быстро принимал сообщения, 20 групп в минуту, а в каждой ведь по пять знаков. Затем сопровождал ночные полеты, поэтому довелось несколько раз общаться с генералом, который командовал авиационным корпусом. Тот всегда спрашивал: «Пацан, как ты настроен, как твоя радиостанция?» Всегда отвечал, что четко работает, тем более, что мы получили американские радиостанции. Они работали так: 16-24 часа поработают, и заряд заканчивается, мы батареи выбрасывали, и ставили новые запасные. Они не знали перезарядки.

Прослужил порядком, почти восемь лет, вдруг вышел приказ Министерства обороны СССР о том, чтобы старшин и старших сержантов необходимо оставить на службу по их согласию, присвоить им звание «младший лейтенант» или «лейтенант», и использовать на том месте, где соответственно они требуются. Что же, подал заявление, через некоторое время замполит меня вызывает: «Не проходишь, у тебя с дедом что-то не все в порядке». Я не стал расспрашивать, сам ведь знал, что все еще числюсь «переселенцем», да и смершевцы постоянно ко мне приглядывались.

Мне же страшно хотелось учиться. Вечерами солдаты ходили смотреть кино, а я сидел в казарме и решал задачи по физике. В вечерней армейской школе окончил 10-й класс. Что запомнил, по-такжикски (я его изучал в Средней Азии), «муаллим» – это учитель, а «муалимма» – учительница, по-азербайджански же, который изучал в вечерней школе, «муаллим-лар» - учитель, а «муаллим-лара» - учительница.

Так что твердо задумал вернуться к родителям в колхоз, Но как переселенцу мне паспорт был не положен, это страшно на меня давило, что никуда не устроюсь. К счастью, полковник Власов из штаба решил мне за отличное поведение паспорт выдать. Только нужен был вызов. Тогда написал письмо в Сталинабадский гидротехникум, мне пришел ответ о том, что принят. Доложил полковнику об этом. Проходит неделя или полторы, и мне прямо во время футбольного матча из штаба принесли предписание о том, что я «увольняюсь в запас по сроку службы». Так что демобилизовался в 1952 году.

Приехал в Сталинабад, окончил гидротехникум с отличием, будущая жена училась вместе со мной. На руки диплом не получил, его сразу же отнесли в сельскохозяйственный институт, и я должен был выйти туда на учебу, но страшно не хотел такую специальность, поэтому пошел к ректору Сталинабадского пединститута, правдами и неправдами перевелся туда, в 1958-м получил специальность учителя физики. Начал преподавать в Таджикском политехническом институте преподавателем физики, заведовал лабораторией. Потом меня переманили в Таджикский государственный университет имени Владимира Ильича Ленина, в котором я отработал 36 лет. В 1984 году защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Совершенствование школьного физического эксперимента по магнитным свойствам вещества».

В семье родились дочь и сын, который стал военным летчиком и служил на аэродроме в поселке Новофедоровка Сакского района Крыма. Мы же жили в Душанбе, но тут из-за развала Советского Союза началась гражданская война, начали преследовать и шпынять русских. Кричали в лицо: «Уезжайте к себе на родину в Россию! Понаехали!» А когда на самом деле уезжали, то на вокзале стоял плакат с большими буквами: «Русские, не уезжайте, мы вас в обиду не дадим!» Ведь все заводы остановились, хозяйство развалилось, война и мародерство повсюду, стало опасно из дому выходить. Без русских специалистов стало плохо. Но поздно, решение мы с женой не поменяли. 8 октября 1992 года прибыли в Евпаторию на вокзал в товарных вагонах. Был переселенцем, а стал беженцем. Приехали к сыну, стали у него жить. Вот вам вся моя биография.

Интервью и лит.обработка:    Ю.Трифонов