Продолжаю рассказ о москвичах, прошедших войну, удивительных людях, с которыми мне посчастливилось общаться. Иван Адрианович Шапошников - уроженец Арбата, защитник Сталинграда, талантливый учёный-физик, хранитель истории своей необыкновенной семьи.

Он родился в Большом Николопесковском переулке, в доме напротив храма Николы на Песках, где и был крещён. Теперь в этом двухэтажном особняке обосновались офисы, а храма давно нет - на его месте в тридцатых годах был построен жилой дом. Отец Ивана - композитор-романтик, ученик Глазунова Адриан Григорьевич Шапошников, мама - балерина Большого и Мариинского театров, выпускница Вагановского балетного училища Лидия Викторовна Мазырина. Дед, Виктор Александрович Мазырин, знаменитый московский архитектор рубежа XIX - XX веков, автор всем известного особняка Арсения Морозова на Воздвиженке, 16 (бывшего Дома дружбы), и многих доходных домов, поныне сохранившихся в Москве. Виктор Александрович Мазырин заслуживает отдельного рассказа, но сегодня речь о его внуке. Иван Адрианович помнил Москву 1920-х годов - такую, какой никто из нас уже не застал. Он рассказывал о кондитерской Сиу в первом этаже «Праги», о синематографе «Караван», куда бегал с друзьями (этот дом на Арбате снесли не так давно), об извозчиках, о том, как красиво звонили ещё не разрушенные арбатские храмы: Никола на Песках, Никола в Плотниках, Никола Явленный. И у каждого был свой голос.

В 41-м Иван Шапошников окончил Московский станкоинструментальный институт. Дальше - война, фронт. То, что произошло с лейтенантом Шапошниковым, почти невероятно. Под Сталинградом он горел в танке. И, тяжело раненный, контуженный, без сознания, попал в плен. Очнулся и услышал над собой немецкую речь. Оказалось, подобрали его немецкие санитары. В общей «мясорубке», в этом страшном кровавом месиве немецкий врач пожалел его, почти доходягу. Может, у него самого был такой же юный сын, который тоже воевал? Не знаю. И никто не знает. Раненого подлечили и... отпустили. Всё тот же врач помог - переправил с местными жителями к нашим. Не обошлось без доноса: какая-то «бдительная» станичница доложила «куда надо», что раненый был у немцев. Но он был ещё слишком слаб, а у особистов, видимо, хватало тогда других дел. Снова чудо - повезло. А  ведь его считали погибшим. Даже в военных документах осталась запись: “Погиб в боях за Родину”. И, позже, другая: “Жив”. Выжил! Долечивался долго, уже в наших госпиталях. Когда Иван Адрианович рассказывал эту историю, говорил, что и сам не понимает, как такое могло произойти. Столько лет прошло - и не верится. То ли под счастливой звездой родился, то ли мама так сильно за него молилась.

Он создал настоящий домашний музей - по фотографиям, портретам, картинам, письмам можно было проследить целую эпоху. Вот юная Лида Мазырина в балетной пачке, вот дед-архитектор, сохранению памяти и наследия которого внук отдал много сил и на которого, кстати, был очень похож. А вот замок на Воздвиженке, московское чудо, «дворец, доселе невиданный», как писали о нём газеты 1898 - 1900 гг. Все эти свидетельства времени, приметы прошлого Иван Адрианович хранил бережно и трепетно. Он был необыкновенным рассказчиком, неунывающим оптимистом, добрым, мудрым, всегда готовым помочь другом. На вопрос о самочувствии неизменно бодро отвечал: «Стараюсь держаться!» Так было до последних дней его огромной и непростой жизни. И, глядя на него, как-то неловко было раскисать

А это мои стихи, посвященные Ивану Адриановичу:

И.А.

Я устал, и сердце изболелось.
Капелька тепла - вот все, что нужно,
Чтобы чуть уютней стало телу,
Чтоб согреть озябнувшую душу.

Засыпаю, чтобы не проснуться.
Только б немощь бременем не стала!
И порою горько оглянуться
Мне на жизнь. А что еще осталось?

Все ушли, кого любил когда-то.
Снятся голоса и силуэты...
И уже не страшно расставаться:
Подождите - скоро я приеду.

Скоро обниму вас, дорогие.
Долгая нам выдалась разлука!
Расцелую лица молодые
И пожму протянутые руки.

Он привык на первый зов - быть рядом,
В час нелегкий быть кому-то нужным.
Он давно, еще под Сталинградом,
Понял цену верности и дружбе.

И среди портретов пожелтевших,
Что его улыбками встречают,
Он - меж позабывших и ушедших -
Маленький, несломленный, печальный.

Давит тишина и оглушает.
Он, пером поскрипывая, пишет.
Телефон молчит, молчит часами...
Позвоню - пусть он меня услышит.